Часть третья

"Отечество спасено!"

 

П. А. Кикин - брату.

[7 октября. Тарутинский лагерь]

<...> Теперь скажу о нашем положении по сие время. Война, сначала столь, по-видимому, безвыгодная и даже бедственная, по мнению моему, взяла совсем иной оборот, ибо потеря наша состоит в нескольких губерниях, которые по окончании военных действий неминуемо снова к нам присоединятся. Следственно, одни государственные и частные имущества потерпели, кои также легко поправляются, особенно когда воспоследует хороший конец. Выгоды же, приобретенные сею войною, суть несчетны. Мы узнали возможность вторжения неприятеля в наши границы, чего, конечно, никто уже не предполагал после двух столетий беспрерывно, час от часу процветающей России; узнали нужду вперед предохранять себя от того, увидели неисчетные средства в богатстве и способах государства, утвердились в народном духе и привязанности к отечеству, научились распознавать истинных сынов отечества от тех, кои покорствовали силе, ожидая удобного случая отторгнуть себя от оного, познали, в чем состоит обязанность каждого друг к другу и родине своей, удостоверились, что народное просвещение, к благу человеческого рода филантропами проповедуемое, есть призрак обольщающий, [а не] токмо неудовлетворяющий рассудку, ибо неприятель наш, мечтающий воспламенить народ громкими словами: вольность, свобода, грубо ошибся в ожидании своем. И [он] убедиться теперь должен, что не нашел того варварства и порабощения, которыми несправедливо нас всегда упрекают и на конец [которых] так сильно надеялся, шедши в сердце России. Справедливую честь дворянству российскому приписать следует, и остается желать, дабы и просвещение оставалось в той же силе, ибо знающий свои обязанности, почитающий веру и любящий отечество просвещен достаточно. <...> Где ни шел [неприятель] - везде находил опустошение, где мы ни останавливались - везде отражен. Привыкший, где [ранее] навоевал, содержать войска свои на счет [покоренной] земли, у нас, конечно, немногим воспользовался. Поддерживал войска свои надеждою, что обогатится в Москве и предпишет нам постыдный мир - теперь, напротив, видит, что всякий из нас охотно всем жертвует, но твердо стоит за веру и честь. Каждый не иначе как с ужасом о мире помышляет, от чего обманутые и изнуренные французы негодуют весьма и, видя невозможность почти хорошо кончить для них, теряют дух, приходят в отчаяние.

[Так] как надлежит когда-нибудь кончить, то в коротких словах после столь плодовитого и нескладного описания скажу, что одно желание всех русских должно быть - продолжение войны, которое неизбежно рано или поздно накажет достойно общего врага, и спасая Россию, спасет всю Европу. Худое положение неприятеля ясно доказывается тем, что просит уже мира, предлагая несомненно все возможные нам выгоды. На передовых постах в разных переговорах французские генералы и Мюрат, неаполитанский король без околичностей говорят нам, что ничего [так] не желают, как прекратить войну. Один из них сказал: "Дайте только нам паспорт(1), мы выйдем все и оставим все по-прежнему, и вы будете в покое". Известно, что он не смел бы заговаривать о том, если бы [это] несогласно было с волею Наполеона. Дерзость его может быть жестоко наказана, лишь бы с нашей стороны твердо устоять в решимости не делать отнюдь миру до совершенного истребления армии его, и если поможет бог, до общей перемены в Европе и избавления [ее] от ига Наполеона. Может сие показаться желанием чрез меру дерзостным, но знав подробно все обстоятельства, смело могу сказать, что для события оного надобно. А именно, твердость с нашей стороны и решительность венского двора, выгоды коего теснее прочих сопряжены с сею переменою, прочее же все уже готово и в действии. Остается согласно выполнить - тогда одно счастье может спасти любимца своего, ибо, действительно, он в худом положении.

Сейчас получено известие от генерал-адъютанта графа Винценгерода, стоящего на Петербургской дороге, что он взял в плен в течение трех недель 2700 человек, которые доставлены в Тверь. На Ярославской дороге также взято несколько сотен. Время стоит у нас хорошее, но зима приближается, и неприятелю минуется час от часу более средства и возможности здесь держаться. Мудрено придумать даже, какие возьмет меры он. Остается одно отступление и то по дурным дорогам с изнуренными лошадьми и имея одну армию пред собою, другую на его дороге, [которые] не обещают ему ничего доброго... Гений его и счастье сопровождали всегда его замыслы - они одни могут его вывести из сего лабиринта. Россия ему - второй Египет. Австрийцы ушли в свои границы, что для нас не токмо полезно, но даже обещает многого впредь(2).

Я предполагаю, что с нетерпением ожидают возвращения курьера, может быть, уже и негодуют на меня, что его задержал, но надеюсь оправдаться, изъясня оному причину. Мы намерены были произвести атаку на неприятельский авангард, которая вчерась с успехом была выполнена(3). Генерал Бенигсен с тремя корпусами, имея большое число казаков под командою графа Орлова-Денисова, пошел в обход и напал на них с левого их фланга. Милорадович - с правого. Неприятель нимало не держался, в беспорядке начал отступать и был прогнан за 15 верст, оставляя большое число своего обоза. Потеря его состоит в одном штандарте, 15 офицерах и до 600 пленных, по сие время приведенных. Значительный же урон его был в пушках, которые казаки брали, как грибы, и взято, по словам их, более 30. Но, [так] как они ко мне еще не доставлены, то достоверного числа сказать не могу. День сей, то есть б октября, не так важен потерею неприятельскою, сколько последствиями своими, ибо придает духа нашим и произведет сильное негодование с их стороны. Впрочем, сие зависит от начальников. Мы вчерашний день потеряли весьма мало, но, к несчастью, лишились хорошего корпусного командира - генерал-лейтенанта Багговута, убитого 3-м или 4-м неприятельским ядром. Партии наши вчерась также доставили значущее число пленных нижних чинов, также и офицеров. Теперь тороплюсь отправлять курьера в надежде, что не будут недовольны мною.

П. Кикин<...>

 

М. И. Кутузов - жене.

7 октября. Лагерь под Тарутином

Бог мне даровал победу вчерась при Чернишне(4) ; командовал [французами] король неаполитанский. Были они от 45 до пятидесяти тысяч(5). Немудрено было их разбить, но надобно было разбить дешево для нас, и мы потеряли всего с ранеными только до трехсот человек. Недостало еще немножко щастия, и была бы совсем баталия Кремская(6). Первый раз французы потеряли столько пушек и первый раз бежали, как зайцы. Между убитыми много знатных, об которых к государю еще не пишу, не зная наверное.

Я вчерась говорил с одной партией пленных офицеров и сегодни получил от их благодарное письмо, которое посылаю только для семьи, а не для публики. <.„>

 

А. Е. Измайлов - Н. Ф. Грамматину.

7 октября. С.-Петербург

<...>Потеря Москвы с самого начала навела на нас, петербургских жителей, большой страх, но благодаря богу, страх наш мало-помалу прошел и уступил место надежде. Несмотря на то, что в прошедшем месяце отправились отсюда на Крохинскую пристань(7) многие караваны с казенным имуществом, жители не думают теперь выбираться из Петербурга, да и из прежних беглецов многие от дороговизны воротились назад и раскаиваются в напрасном своем страхе.

Общество наше(8) еще существует, только собрания сделались малочисленное. Некоторые из членов уехали отсюда, в том числе и П. М. Карабанов. Он послан по казенной надобности и теперь уже, думаю, окончил благополучно свое плавание.

А соименитый вам Н. Ф. Остолопов в самый день кровопролитного Бородинского сражения 26-го августа, едучи сюда из Вологды, ранен был на дороге близ Череповца весьма опасно разбойниками, которые ограбили его почти на 7 т. р. Удивительно, как он остался жив, ибо по одному направлению попали ему в висок две картечи. Но теперь опасность совершенно миновалась, и он написал стихи на смерть раненного с ним в один день князя Багратиона.

После отъезда вашего отсюда родился у меня сын Платон. Хотя ныне в надежде и на Кутузова, и на Витгенштейна мы гораздо спокойнее прежнего, но несколько времени назад и не знал я, что делать с шестерыми ребятишками, а особливо слышав о варварствах, которые делались в Москве просвещенными нашими врагами. Вот до чего довело нас пристрастие к французам! Несмотря на все это, и теперь еще многие не могут отвыкнуть от французского языка и театра. <...>

 

М. А. Волкова - В. И. Ланской.

7 октября. Тамбов

С третьего дня мы подверглись нового рода мучению: нам приходится смотреть на несчастных, разоренных войной, которые ищут прибежища в хлебородных губерниях, чтобы не умереть с голода. Вчера прибыло сюда из деревни, находившейся в 50 верстах от Москвы (по Можайской дороге), целых девять семейств: тут и женщины, и дети, и старики, и молодые люди. Все помещики, имевшие земли в этой стороне, позаботились вовремя о спасении своих крестьян, дав им способы к существованию. Государственные же крестьяне принуждены были дождаться, покуда у них все отнимут, сожгут их избы, и тогда уже отправились по русской пословице куда глаза глядят. Крестьяне, виденные нами вчера, были разорены нашими же войсками; мне их стало еще жальче оттого, что, рассказывая о всем, с ними случившемся, они не жаловались и не роптали. В такие минуты желала бы я владеть миллионами, чтобы возвратить счастье миллиону людей, им же так мало нужно! Право, смотря на этих несчастных, забываешь все свои горести и потери и благодаришь бога, давшего нам возможность жить в довольстве посреди всех этих бедствий и даже думать об излишнем, между тем как столько бедных людей лишены насущного хлеба. Пребывание мое в Тамбове при теперешних обстоятельствах открыло мне глаза насчет многого. Находись я здесь в другом положении, думай лишь об удовольствиях и приятностях жизни, мне здешние добрые люди непременно показались бы глупым и очень смешными. Но прибыв сюда с разбитым сердцем и с душевным горем не могу тебе объяснить, как благодарны были мы им за ласковые к нам поступки. Все наперерыв стараются оказать нам услуги, и нам остается лишь благодарить этих добрых соотечественников, которых мы так мало знаем. Правда, здесь не встретишь молодых людей, которых все достоинство заключается в изящных манерах, которые украшают своим присутствием гостиные, занимают общество остроумным разговором, но, послушав их, через пять минут забудешь об их существовании. Вместо них сталкиваешься людьми, быть может, неуклюжими, речи коих нецветисты и неигривы, н которые умеют управлять своим домом и состоянием, здраво судят о делах и лучше знают свое отечество, нежели многие министры. Сначала, привыкши к светской болтовне, мы их не могли понять, но мало-помалу мы свыклись с их разговором, и теперь я с удовольствием слушаю их рассуждения о самых серьезных предметах. <...>

 

Д. С. Дохтуров - жене.

8 октября. [Тарутино]

Третьего дня у нас было очень хорошее дело. Авангард неприятельский под командою Мюрата был нами атакован нечаянно и разбит вдребезги. Взято у них более 30 пушек со всеми снарядами, более тысячи [человек] в плен попались. Слава богу, дело было хорошее, а что всего лучше: нам стоит весьма мало, только весьма жаль: бедный Багговут убит. Вот судьба - бог его спас в кровопролитных делах, а тут, где такая малая потеря, как нарочно, он один из значущих убит. Даже ни одного штаб-офицера не потеряно. Я чрезвычайно о нем сожалею - он был храбрый и достойный человек. Он, я думаю, будет похоронен со всею военною церемониею. Надо, по крайней мере, отдать последний долг хорошему слуге и верному сыну Отечества. <...>

 

А. А. Закревский - М. С. Воронцову.

10 октября. Володимир

Вчерашнего числа проехал чрез Володимир князь Меншиков, бывший адъютант покойного князя Петра Ивановича(9) и пожалованный в флигель-адъютанты. [Он] говорил мне, что Румянцев и Аракчеев желают мира и уговаривают на сие государя. Кутузов писал также к императору, чтоб стараться скорее заключить мир, ибо он боится, чтоб его не разбили - тог, мир не так совершится, как бы можно было теперь. Должен вам признаться, что я не всему этому верю. Меншиков - молодой человек - может солгать. Буде же действительно правда, что они желают мира, то вот три первейшие России врага. Почтеннейший граф, можно ль будет ожидать что-нибудь доброе? Нет, при эдаких бездельниках, кроме зла, быть ничего не может. Да я хочу спросить: то ли время говорить о мире с коварным злодеем тогда, когда он совершенно в наших руках и должен погибнуть; если не совсем, половина армии его при отступлении должна остаться у нас и большая часть артиллерии. Вот каковы патриоты в России! Кутузов при старости достиг своей цели(10), следовательно, ему желать более нечего, как мира, пагубного России. Время все покажет(11). <...> В Петербурге всякий день французские театры. Народ кричит, но государь, несмотря на это, нарочно приказывает играть французские пьесы. Из сего также могут быть последствия самые худые. Буде вы получили какие известия о Москве от Винценгероде и из армии, не оставьте меня уведомить по уговору нашему. Гофшпитальным вашим мой поклон(12).

 

В. С. Норов - родным.

10 октября. На поле при реке Наре

Здравствуйте, папенька, целую ваши ручки и прошу вашего благословения. Богу угодно было, чтоб братец пролил кровь свою за отечество и попал в руки неприятеля, но человеколюбивого, ибо сам братец пишет, что ему и всем раненым нашим офицерам весьма хорошо, доктора искусные, и рана его заживает(13). Он потерял только кисть ноги. Сперва оторвало только ему носок, но отрезав немного повыше, его тем спасли. Кротким своим нравом и поведением братец сыскал себе во всех своих товарищах и начальниках друзей. Генерал Ермолов и все офицеры гвардейской артиллерии, получа от него письма чрез французского парламентера и узнав, что ему нужда была в деньгах, послали ему значительную сумму червонцев. <...> По крайней мере к утешению вашему я извещаю вас, что братец действовал столь отлично во время сражения(14), что обратил на себя внимание начальников и награжден орденом святого Владимира с бантом и чином подпоручика. Мне весьма приятно было слышать от товарищей его, как все братца хвалят, и сколько он имел духу. В самую ту минуту, как его ранили, он сказал только: "Заставили меня французы ходить на одной ножке". Словом сказать, братец подал самому мне собою пример, и я сколько его сожалею, столько и радуюсь, что он храбрый офицер. <...> Я прибыл в армию только с неделю. Приезд мой был ознаменован столь счастливым происшествием, что надо вам об этом донести и обрадовать вас всех победою. Третьего дня атаковали мы французов столь счастливо, что они бежали от нас, как овцы. 37 пушек и один знак достались победителям. Говорят, что начальник польских войск князь Понятовский убит, а французы в крайнем беспорядке разбрелись по лесам, откуда ежедневно водят их к нам сотнями. Следствием мудрого распоряжения князя Кутузова французская армия доведена до крайности, и они питаются только лошадьми. По начатым движениям французов видно, что они хотели бы отступить, но сего им невозможно, и гордый Наполеон найдет здесь гроб своей славе и воинам своим. Еще не удалось мне быть в огне, и я был только зрителем третьего дня победы, ибо до гвардии не доходило дело. Сегодня или завтра надеюсь, что удастся мне с своими егерями потягаться с французами; уже я видел их удаль, но где им устоять против штыков наших? Так будьте уверены, что если мы много потеряли, то и французам всем лечь на земле нашей. Сие видно по положению армии. <...>

Вас, маменька, прошу Христом-богом не беспокоиться обо мне, как и о братце. <...> Братец возворотится к вам здоровым и орденом украшенным, он заслужил поведением своим любовь и почтение от всех своих товарищей, и приятно слышать, как все они его хвалят. Вы знаете, маменька, долг наш отечеству, знаете и нас, что мы постыдились бы быть в покое, когда и честь, и долг велят сражаться, и мы друг перед другом покажем, что мы русские и воспитаны в честных и благородных правилах. <...> О себе же скажу вам, что восхищен всем, что каждый день вижу. Наконец, я в своем месте и чувствую себя способным быть полезным отечеству. Живу я как нельзя лучше в походе. Очень здесь весело: военная музыка и гром орудий рассеивают всякую печаль. Прошу вашего благословения и с оным готов ежеминутно лететь в сражение. <...> Сын ваш Василий Норов.

 

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.

11 октября. Нижний [Новгород]

Любезнейший друг!

Выехав из Москвы в тот день, когда наша армия предала ее в жертву неприятелю, я нашел свое семейство в Ярославле и оттуда отправился в Нижний. Думаю опять странствовать, но только без жены и детей и не в виде беглеца, но с надеждою увидеть пепелище любезной Москвы: граф П. А. Толстой предлагает мне идти с ним и с здешним ополчением против французов. Обстоятельства таковы, что всякий может быть полезен или иметь эту надежду. Обожаю подругу, люблю детей, но мне больно издали смотреть на происшествия, решительные для нашего отечества. Осудишь ли меня? По тому же побуждению я и в Москве оставался. Верю проведению. Не буду говорить много, хотя и с другом. Во всяком случае еще напишу к тебе отсюда. <...>

Жаль многого, а Москвы всего более - она возрастала семь веков! В какое время живем! Все кажется сновидением. Прости, милый друг. <...>

Верный твой друг Н. Карамзин.

 

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

14 октября, м. Каменка

Сейчас получено из Кременчуга известие от приезжего капитана комиссариатского из Бобруйска, и [он] сказывал, что там крепости начальник(15) получил от Чичагова радостные известия, что Чичагов разбил неприятельские корпусы и вступил в Люблин без в [с] якого затруднения(16). Тут объявлен ему от Римского двора(17) неутралитет. О сем делано торжество в бобруйской крепости, и 301 выстрел дан был. А получено(18) сие известие от 9-го октября. <...>

 

Д. С. Дохтуров - жене.

15 октября. [Ок. Малоярославца]

Здравствуй, мой милый и добрый друг. Спешу известить вас, что 12-го числа этого месяца у меня происходило большое дело, которое продолжалось целый день(19). Я был назначен в одну экспедицию для того, чтобы захватить несколько неприятельских отрядов, но это не удалось, потому что Наполеон оставил Москву и направился со всеми своими силами по новой Калужской дороге. Но для того, чтобы не дать ему овладеть этою дорогою, столь необходимою для наших сообщений, я устремился со всеми войсками, которые имел в своем распоряжении, к маленькому городу Малому Ярославцу. Я прибыл туда в пять часов утра и произвел немедленно атаку моими егерями, которые прогнали неприятеля. Но неприятель усильно вытеснил нас и занял опять город. Я усилил атаку, выгнал их. Все сие продолжалось несколько раз. Они усиливались беспрестанно, и всякий раз я их выгонял. В четвертом уже часу после полудни прислали ко мне на подкрепление 7-ой корпус Раевского и несколько после - Бороздина корпус, но и тут неприятель все покушался нас опрокинуть и, завладев городом, занять дорогу Калужскую. Но ему не удалось, он был всегда отбит. Наполеон сам был тут. Целый день я был в сем деле, устал, как собака, но слава богу, совершенно здоров и невредим. Наши дрались славно, много у нас ранено и убито, но у нашего злодея несравненно более.

Я ласкаю себя, что мною довольны, я все сделал, что мог. Пока не прислали подкрепления, с одним моим корпусом мне было весьма трудно, но бог помог, все кончилось по желанию. Я тебе посылаю нарочного курьера с сим известием. <...>

 

П. И. Энгельгардт - матери.

15 октября.Тюрьма, Смоленск

Дрожайшая матушка!

Я по лживому доносу четырех крестьян: Григория Борисова, Михаилы Лаврентьева, Корнея Лаврентьева и Авдея Свиридова(20) осужден на смерть, и сегодня покончат нить дней моих(21). Молите бога обо мне. Прощайте, попросите прощения мне у жены моей и тещи. Я сделал духовную: исключая подаренных попу Одигитриевскому Мурзакевичу [и отпущенных] нескольких на волю, предоставил в Ваше владение все свое имение. Вот участь несчастных. Благословите меня, хотя мертвого, много бо может моление матерние к благосердию владыки. Сестрице моей Виктории Михайловне мое почтение. Прощайте, дай бог, чтобы эта участь многих не постигла. Мне остается только полчаса наслаждаться светом.

У подлинного так: истинно и усердный сын Павел Энгельгардт.

 

Н. М. Карамзин - брату.

16 октября. Нижний [Новгород]

Уверенный в вашей нелестной родственной дружбе, мог ли я сомневаться и в искреннем участии, которое вы принимали в судьбе нашей? Не менее того я был тронут до глубины сердца, читая ваше дружеское письмо, в котором вы описываете ваше обо мне беспокойство. До сей минуты мы, слава богу! здоровы. Вчера курьер от владимирского губернатора привез нам известие, что Наполеон совсем вышел из Москвы, подорвав Грановитую палату, и направил адские стопы свои к Смоленску, захватывая и Калужскую дорогу. Надобно ждать кровопролитной битвы. Злодей идет не по розам, а по трупам. Дело еще не кончилось, но кажется, что бог не совсем оставил Россию. Жаль только, что дано повеление еще умножить ополчение новым набором шести человек со ста для уравнения наших губерний с Московскою! Авось либо это и отменится. Я ездил в свою деревню и видел много жалкого; не знаю, чем будем жить. Но главное то, чтобы спаслась Россия. Думаем остаться здесь на зиму - в крестьянских избах нельзя жить с детьми.

 

Д. А. Валуева и П. С. Валуев - Марг. А. Волковой.

16 октября. Владимир

Поздравляю, милая сестрица, с возвращением Москвы(22). [Она] в бедственном состоянии, верного ничего не знаем, а по слухам, едва ли осталось 2000 домов. Кремль, сказывают, злодей подорвал, но верного ничего еще нет. Мы вчерась послали на курьерских людей в Москву обо всем узнать, и Ивашкин также с полицией третьего дни туда же отправился. На будущей почте я вас, милая, обстоятельнее уведомлю. <...>

Посылаю к вам разговор Милорадовича с Мюратом - умный, колкий, без брани, вежливым манером как русский и патриот говорил дерзко(23). Простите, милая.

Сестрица ваша, а моя почтенная жена и друг, растревожена будучи многими неприятностями, описывает вам Москву гораздо в худшем состоянии, нежели она к нам возвратилась. Хотя по сию пору слухи разногласны, но как партикулярные, так и донесения генерал-майора Еловайского, занявшего Москву тремя полками,- никто не утверждает, чтобы подорван был весь Кремль, а большая часть утверждает, что взорвана только крышка с Грановитой и часть Арсенала, а прочее, как-то: соборы, монастыри, сенатский дом, новая Оружейная [палата], Синодальное строение и Потешный дворец целы, и сверх того, почти все из Москвы выходцы удостоверяют, что еще в Москве партикулярных домов, каменных и деревянных, осталось целыми до 4000 и более. В числе последних уверяют нас и об нашем, у которого сгорели только конюшни, сарай и моя канцелярия, и для того надеюсь я в оном поместить себя, друзей и благодетелей моих.

Сверх отправленных от нас вчерась наших трех человек, на сих днях отправлю я в Москву архитектора с помощником и некоторых чиновников для осмотру всего. Надеюсь, что репорт от них получу скоро, и с будущей почтой будете вы обо всем уведомлены верно и решительно.

Препоручаю в продолжение вашей родственной милости моих детей, пребываю, целуя ручки ваши, вашим искренним слугой

Петр Валуев.

 

М. И. Кутузов - жене.

16 октября. [Без места]

Я, слава богу, здоров, мой друг. Здесь, ей-богу, все хорошо. Наполеон бегает по ночам с места на место, но по ею пору мы его предупреждаем везде. Ему надобно как-нибудь уйти, и вот чего без большой потери своей сделать нельзя.

Детям благословение.

Верный друг Михаила Ку[тузов].

 

М. И. Кутузов - дочери и зятю.

17 октября. [Без места]

Парашинька, мой друг, с Матвеем Федоровичем и с детками, здравствуй! Я, слава богу, здоров, но эти дни покою нет. Неприятель бежит из Москвы и мечется во все стороны, и везде надобно поспевать. Хотя ему и очень тяжело, но и нам за ним бегать скучно. Теперь он уже ударился на Смоленскую дорогу. Теперь вы далеко от театра войны и будьте спокойны. <...>

 

А. Я. Булгаков - И. П. Оденталю.

20 октября. Москва

Я так был озабочен, что с первым нашим курьером не успел к вам написать, любезный Иван Петрович. Этого [курьера] не выпущу без подробного к вам донесения. Я в Москве или, лучше сказать, среди развалин ее, гласно мщения требующих. Трудно было сюда въезжать. Мы оба с графом(24), сидя в дормезе, давали свободно течение горьким слезам. Из 9000 с лишком домов осталось только 2655, между коими треть - маленькие домики и избы, так что надобно полагать 9/10[домов] сгоревшими. В Пречистенской части только восемь домов, а в Пятницкой - пять. Грустно смотреть! Теперь вижу я, что Москва не город был, а мать, которая нас кормила, тешила, покоила, обогащала. Всякий русский, всякий христианин имел в виду в старости Москву, а после смерти - царство небесное! Из оставшихся домов нет ни единого, который не был бы разграблен. Церкви осквернены, обруганы, обращены в конюшни. Из Чудова [монастыря] выгнали мы лошадей, в Благовещенском соборе навалена была бездна бумаги, на которой вам пишу, были бутылки, стояла бочка с пробками, мощи изувечены частью, частью же расхищены. Дмитрию-царевичу отрубили руки и голову. Повторены здесь ужасные сцены Робеспьерова времени. Девочки десяти лет изнасильничены на улицах. У женщин, которые имели кольца на руках, обрубали пальцы со словами "cela va plus vite comme cela"! (25) В Богородске по подозрению, что убиты там пять французов, взято пять мещан, двое расстреляны, двое повешены за ноги, а пятый погружен в масло, а потом сожжен живой на костре. Огнем сим изверги раскуривали трубки свои, певши песни. Ужасно рассказывать. Ярость [французов] еще более умножалась от злости, что не заключается мир, и от недостатка в хлебе и шубах. Офицеры были убиваемы, а генералы обруганы солдатами французскими, кои никого не слушали, что доказывается прокламацией самого Наполеона, где [он] сулит жесточайшие наказания.

Покорность, храбрость, любовь к отечеству, к государю московских крестьян спасли Россию. Москва стоит Наполеону 25 т. человек; все козни, коварства злодея были тщетны. Россияне остались непреклонны. Его поморили в Москве с голоду, а как стал посылать в окружности фуражировать, то из 100 человек возвращалось едва 5 или 10. Есть анекдоты, коих грешно будет не передать потомству. Русские, сударь, герои. Гордиться должен тот государь, который имеет славу ими владычествовать. Вытеснен злодей из Москвы не армией, но бородами московскими и калужскими(26) . Бежит Наполеон, в двое суток сделал он с гвардией 150 верст, но [и] так не далеко уйдет - мужики бегут за утомленною его армиею. Ужасны и хладнокровны мщения наших крестьян, они тиранят жертвы свои, ловят их сами по дороге или покупают их за последние деньги у казаков на мучение. Я, право, сердце имею доброе, но не пожалею ни об одном. Нарышкин, мой приятель, служащий у графа П. А. Толстого, приехал из армии. Он говорит, что французов мрет по 1000 и 1500 в день. У всех мертвых лошадей вырезаны языки и пахи - этим только питаются. Бонапарте хотел уверить всех, что Москва зажигалась по приказанию Ростопчина, что он же желал порядок, тогда как варвар подкапывал Кремль и взорвал его, отъезжая. <...>

Изменников было человек 40, не более, почти все - бродяги, мартинисты или известные якобинцы, яко Ключарева сын, некоторые купцы из раскольников и тому подобные. Большая часть вытребована императором в Петербург(27). Они составляли муниципалитет Наполеона и имели для отличия перевязи - белые и красные ленты. Граф с сими лестными знаками отличия заставил их сгребать под караулом снег на улицах впредь до повеления. Бедный граф очень огорчен несчастьем Москвы. Грешно будет императору не сыпать деньгами, чтобы восстановить свой верный первопрестольный град. Неужели будет сказано, что пришел кровопийца Наполеон и уничтожил в месяц столицу, столько веков процветавшую? Как скоро присутственные места восстановятся, а они только разграблены, то народ валить станет со всех сторон. Почта восстановлена со вчерашнего дня. Пишите мне по-прежнему, любезнейший Иван Петрович. Умные ваши и любопытные письма крайне будут меня радовать. Адресуйте на имя графское, с коим я живу. Получили ли вы письма мои от 23-го сентября и 11-го октября из деревни графа Воронцова? О вас давно не знаю я ничего. Августин во Владимире и будет сюда для освещения вновь оскверненных храмов божьих.

 

И. В. Сабанеев - М. С. Воронцову.

23 октября. Рожаны

<...> Здесь прошел слух, что гр. Меттерних в звании австрийского посла поехал в Петербург с угрозами и предложением о мире(28). Какой мир! Что нам осталось? Что терять можно? Истребить злодея с его шайкою и плевать на немцев. А пусть идут, пусть войдут, пусть что хотят делают. У русских должна быть одна цель: гибель изверга; ничем дорожить не должно. Я очень рад, что все честные люди одного со мною мнения. Какого мира ожидать можно с Наполеоном? Я не думаю, чтобы государь на сие согласился.

 

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

23 октября. Вязьма

Заглавие письма моего, милостивый государь дядюшка, обрадует вас. Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост(29). Вот как все происходит и происходило.

После сражения б-го сего месяца, через два дня явился неприятель в Боровске, что на Калужской дороге в Москву, который с нами на одной высоте. А известие сие получено чрез мужиков боровских. Мы тотчас пошли на Малый Ярославец, который занятым нашли неприятелем. Дохтуров и я атаковали город, восемь раз их выгоняли, и к вечеру половина города осталась за нами. По сие время еще не решено, маскировал ли он свое отступление или действительно хотел следовать чрез Калугу, только скажу вам, что сей день стоит нам около б тысяч, а неприятелю, по крайней мере, столько ж. Я имел против себя итальянскую гвардию. После сего тщетного покушения неприятель пошел на Можайск и Вязьму и, как кажется, пойдет на Витебск и так далее за границу. Казаки его преследуют кругом, французы мрут с голоду, подрывают ящики, и с 12-го мы имеем их до 60-ти пушек и великий Наполеон сделал набег на Россию, не разочтя способов, потерял свою славу [и] бежит, как заяц. Граф Витгенштейн соединился со Штейнгелем, выгнал Saint-Cyr(30) из Полоцка, взяв 2000 в плен и одну пушку. Чичагов, не знаю зачем, послал отряд в Варшаву(31), другой - в Вильну, а сам одиннадцатого сего месяца еще был в Бресте.

Николай Чудотворец - великий генерал. С помощью его мужики более чем войска победили французов. Нап[оле]он [рас]счит[ыв]ал на мир с взятием Москвы и на возмущение, но в расчетах своих ошибся. Австрия за нас, и буде она нам поможет, то и вся немецкая земля подымется. Можно считать, что настал перелом счастья Бонапарте. Русский бог велик!

Мы все здоровы, брат Петр(32) в отряде у Милорадовича, потому не пишет. Мы все веселы, холоду, голоду не чувствуем,- всё ожило, злодей наш осквернил и ограбил храмы божьи - [теперь] едва уносит ноги свои. Дорога устлана мертвыми людьми и лошадьми его. [Неприятель] идет день и ночь при свете пожаров, ибо он все жжет, что встречает на ходу своем. За то и мы хорошо ему платим, ибо пленных почти не берут, разве одни регулярные войска.

Прощайте, будьте благополучны.

 

А. Я. Булгаков - жене.

25-26 октября. Москва

Я писал к тебе вчера, милая Наташа, и дал тебе отчет как о нашем путешествии, так и о печальном въезде в Москву. Исключая меня, все в доме спят, и я пользуюсь минутой общего покоя, чтобы побеседовать с тобой подольше. От Богородска до Москвы мы заметили мало следов неприятельского шествия: сожжено несколько деревень, от времени до времени видны были на дороге мертвые тела. Начиная с [Измайловского] зверинца, число мертвых тел увеличилось. Мы въехали через Рогожскую заставу в сопровождении драгун, казаков и гусар, начальники которых представляли свои рапорты по мере приближения к городу. Первый взгляд на Москву не произвел на меня того впечатления, которого я ожидал, ибо уцелевшие церкви со своими золотыми и серебряными главами придавали городу .вид довольно игривый, но боже! что я ощущал при каждом шаге вперед! Мы проехали Рогожскую, Таганку, Солянку, Китай-город, и не было ни одного дома, который бы не был сожжен или разрушен. Я почувствовал на сердце холод и не мог говорить. Всякое попадавшееся лицо, казалось, просило слез об участи несчастной нашей столицы. На заставе нашли мы Василия Обрезкова. Все это место усеяно лошадиными трупами, но я не почувствовал никакого запаха, только пожалел наших бедных солдат, закапывавших эти трупы, которые, должно быть, вблизи издавали сильный запах. Это мне внушило мысль, которую граф(33) тотчас же одобрил и которая заключалась в том, чтобы употреблять на эти работы вместо своих французских солдат, здесь оставшихся и выздоравливающих от ран. Пусть околевают эти негодяи или искупают свою жизнь тяжкой и нездоровой работой. <...> Мы направились к Иверским воротам(34). Лавки с обеих сторон все сожжены и уничтожены, а те, которые на левой стороне, разрушены выстрелами трех орудий, поставленных у Сената и теперь еще тут стоящих. <...> Спасские ворота заперты, а так как Никольские завалены обломками башни, шпиля (я разглядел во рву под мостом двуглавого орла, который венчал башню) и Арсенала, то нам нельзя было въехать в Кремль ни теми, ни другими воротами, и мы принуждены были ехать по Моховой мимо Пашкова дома через Боровицкие ворота, где стоит пикет и не пропускает никого без особого позволения. <...> Царское местопребывание стало местом ужаса: дворец сгорел, на большой лестнице валялась солома, капуста, картофель. Грановитая палата сожжена-я вошел вовнутрь - во многих местах еще дымилось. Мы спустились по Красному крыльцу - оба собора представились нашим глазам совершенно целыми, так же и Иван Великий, у которого, впрочем, есть продольная трещина на стороне, обращенной к Красному крыльцу. Колокольни и все, что примыкало к Ивану Великому, взорвано и представляет страшную развалину. Тут и кирпич, и камни, и колокола, и балки, и кресты, перемешанные в грудах обломков, которыми завалена площадь на большом пространстве. Часть стены, обращенная на Москву-реку, разрушена. Это сделано было, вероятно, для того, чтобы проложить самый короткий путь к реке, куда французы, кажется, побросали пропасть пушек, ибо видны следы от самого верха до гранитной набережной, а железная решетка была в этом месте снята. Часть Кремля, где прежде стояла царь-пушка, усеяна бумагами, рукописными книгами и пергаментами. Некоторые из них я прочел - это сенатские и межевые дела, видно, они из этой бумаги делали патроны. Оттуда пошли мы на площадь против Сената. Арсенал взорвало, то есть ту половину, которая к Никольским воротам, прочее только сожжено, но не взорвано. Новая Оружейная [палата] совершенно цела, Сенат также, только в нем все переломано, оконницы и стекла все перебиты. <...> Ужас и уныние наводит смотреть на опустошение. Вообрази себе, что я сегодня, шедши от своего дома сюда пешком, к графу, пришел в четверть часа, потому что от дома Белавина у нас до дома Юшкова против почты(35) я шел прямою линией, потому что все выгорело на этом пространстве. Иногда не знаешь, где находишься - одни церкви дают возможность определить местность. Завтра отправляюсь осматривать остальные части города. Графу нездоровится - его слишком поразила эта раздирающая картина, он не решается выйти из дома, не спал всю ночь напролет и сегодня ходит в халате. Он думает, что Москва никогда не оправится, я утверждаю противное, но что потребуется много времени. <...> Вчера входит Ивашкин с расстроенным лицом. Что такое? "Французы идут в Москву". Кто вам это сказал? "Человек один проскакал в телеге и говорил это во все горло". Вероятно, какой-нибудь пьяница, а ему даже и в голову не пришло его тотчас остановить. <...> Дома наши загажены, вообрази, что свиньи-французы пакостили на полу в мраморной зале - войти нельзя было. В доме Мавры Ивановны жили они с лошадьми вместе - просто ужас! Удивляюсь, как все не перебито. Картины оборваны и взяты, а рамы на стенах. Не понимаю, какими судьбами уцелел только один портрет Людовика XVI. <...> Карты изорваны, с больших книг вырезаны переплеты и взяты. <...> Удалось собрать около тысячи книг, завтра уложу их в ящики и отошлю в Смердино. Я нашел прелестные дрожки, которые французы оставили в сарае. Вот славная пожива! Они тоже отправятся в деревню, мои дрожки сгорели у Фаста, так же как и все книги, к моему великому прискорбию. Но ничего я так не жалею, как венгерского вина. Что делать! Еще надо благодарить всемогущего - он к нам был милостивее, чем к другим. <...>

Хотя я тебе и надоедаю своими повторениями, но прошу опять сохранить мои письма со всеми приложениями - это заменит журнал всех нынешних происшествий...

Воронцов скоро к нам приедет. Я приготовил квартиру для Барклая, Всякий занимает любой дом. Я рад, что нашел бутылку рома, мешаю его с водой, которая может быть нездорова. Вообще, ром всегда полезен: благодаря ему брат предохранил себя в Молдавии от лихорадки в продолжение трех лет.

 

А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому.

27-29 октября. С.-Петербург

Вчера получил я, милый друг князь Петр Андреевич, письмо твое от 16-го октября из Вологды, и несказанно обрадовался я, несмотря на то, что оно написано в унылом расположении духа. Северин не читал мне твоего письма к нему, но сказывал о содержании оного, и я тогда уже, а еще более теперь, когда дела наши ежедневно и приметно поправляются, пенял тебе мысленно за отчаянье, в которое ты погрузился. Зная твое сердце, я уверен, что ты не о том, что потерял в Москве, но о самой Москве тужишь и о славе имени русского. Но Москва снова возникнет из пепла, а в чувстве мщения найдем мы источник славы и будущего нашего величия. Не развалины будут для нас залогом нашего искупления, нравственного и политического, а зарево Москвы, Смоленска и пр. рано или поздно осветит нам путь к Парижу. Это не пустые слова, но я в этом совершенно уверен, и события оправдают мою надежду. Война, сделавшись национальною, приняла теперь такой оборот, который должен кончиться торжеством Севера и блистательным отомщением за бесполезные злодейства и преступления южных варваров. Ошибки генералов наших и неопытность наша вести войну в недрах России без истощения средств ее могут более или менее отдалить минуту избавления и отражения удара на главу виновного, но постоянство и решительность правительства, готовность и благоразумие народа и патриотизм его, в котором он превзошел самих испанцев (ибо там многие покорялись Наполеону, и составлялись партии в пользу его, а наши гибнут, гибнут часто в безызвестности, для чего нужно более геройства, нежели на самом поле сражения), наконец, пример народов, уже покоренных, которые, покрывшись стыдом и бесславием, не только не отразили удара, но даже и не отсрочили бедствий своих (ибо конскрипции съедают их, и они, участвуя во всех ужасах войны, не разделяют с французами славы завоевателей-разбойников),-все сие успокаивает нас насчет будущего, и если мы совершенно откажемся от эгоизма и решимся действовать для младших братьев и детей наших и в собственных настоящих делах видеть только одно отдаленное счастье грядущего поколения, то частные неудачи не остановят нас на нашем поприще. Беспрестанные лишения и несчастья милых ближних не погрузят нас в совершенное отчаяние, и мы преднасладимся будущим, и по моему уверению, весьма близким воскресением нашего отечества. Близким почитаю я его потому, что нам досталось играть последний акт в европейской трагедии, после которого автор ее должен быть непременно освистан. Он лопнет или с досады, или от бешенства зрителей, а за ним последует и вся труппа его. Сильное сие потрясение России освежит и подкрепит силы наши и принесет нам такую пользу, которой мы при начале войны совсем не ожидали. Напротив, мы страшились последствий от сей войны, совершенно противных тем, какие мы теперь видим. Отношения помещиков и крестьян (необходимое условие нашего теперешнего гражданского благоустройства) не только не разорваны, но еще и более утвердились. Покушения с сей стороны наших врагов совершенно не удались им, и мы должны неудачу их почитать блистательнейшею победою, не войсками нашими, но самим народом одержанною. Последствия сей победы невозможно исчислить. Они обратятся в пользу обоих состояний. Связи их утвердятся благодарностью и уважением, с одной стороны, и уверенностью в собственной пользе, с другой(36). Политическая система наша должна принять после сей войны также постоянный характер, и мы будем осторожнее в перемене оной. <...> Будет время, мы свидимся, любезный друг, и на развалинах Москвы будем беседовать и вспоминать прошедшее, но, конечно, прежде должно приучить себя к мысли, что Москвы у нас почти нет, что сия святыня наша обругана, что она богата теперь одними историческими воспоминаниями. Но есть еще остатки древнего ее величия - мы будем с благоговением хранить их. Я также потерял много с Москвою, потерял невозвратимое, например, все акты, грамоты, библиотеку, но еще, право, ни разу не жалел об этом, еще менее о другом движимом имуществе и о большой подмосковной. Нажитое опять нажить можно. Лишь бы омыть стыд нашествия иноплеменников в крови их.

Дела наши идут очень хорошо. Неприятель бежит, бросает орудия и зарядные ящики, мы его преследуем уже за Вязьмою. Последние донесения князя Кутузова очень утешительны. Наполеон желает спасти, кажется, одну гвардию; армиею, кажется, он решил жертвовать. Ты, верно, читаешь все известия в "Северной почте", и для того я тебе не посылаю их, но пришлю копии с многих интересных перехваченных у неприятеля писем. Подпишусь для тебя на "Сын Отечества", в котором помещаются любопытные статьи, назначение сего журнала было помещать все, что может ободрить слух народа и познакомить его с самим собою. Какой народ! Какой патриотизм и какое благоразумие! Сколько примеров высокого чувства своего достоинства и неограниченной преданности и любви к отечеству!

После буду писать более и чаще. Не забывай и ты меня. <...>

Весь твой Тургенев.

 

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

26 октября. Близ Ельни

<...> [Так] как я командую авангардом армии, от коей теперь в 12-ти верстах, то мне нельзя самому отлучиться для выполнения комиссий ваших у Михаилы Ларион [овича]. <...> Неприятель идет на Смоленск, а оттоль, пленные говорят,- на Вильну. Мы пропустили случай отрезать всей армией задний корпус [французов], состоящий в 30-ти т. в Вязьме(37), а теперь уж он впереди, и остается только казакам, голоду и холоду за нас воевать. Более писать теперь не имею и некогда. <...>

 

П. А. Вяземский - Н. Ф. Грамматину.

28 октября. Вологда

Посылаю Вам, милостивый государь мой Николай Федорович, книги ваши, столь долго мною задержанные, и прошу покорнейше отпустить мне мою вину. Благодарю за приятное Ваше письмо от 8-го октября и за известия, и вперед не забывайте обо мне и доставляйте мне иногда о себе вести. Мы немного начинаем привыкать к здешней стороне, и право, если бы не грусть быть в разлуке с нашими друзьями и не печальные мысли о печальных происшествиях, коих мы свидетели, то очень хорошо и здесь можно бы прожить смирехонкий свой век. Но один покой души может доставить нам счастье, а теперь русскому нигде его не найти. Везде сердцу больно, везде будешь вздыхать о прошедшем, не наслаждаться настоящим и трепетать будущего. Подождем конца, как говорит трость Дмитриева(38) , авось он будет лучше начала. Я писал к вам недели три тому назад, получили ль вы мое письмо? К довершению удовольствий, вкушаемых теперь нами, мы должны почти совсем отказаться и от письменного сообщничества с друзьями, потому что безпорядок в почтах чрезвычайный, и из трех писем едва ли можно надеяться получить и одно. Простите, милостивый государь мой, желаю, чтобы посылаемые вам мною книги не имели общей участи с письмами и чтобы Вы хотя и поздно, но могли не всегда быть недовольными моею точностию.

Имею честь быть с истинным уважением и преданностию покорнейший слуга

к[нязь] Вяземский.

 

П. П. Коновницын - жене.

28 октября. В 70 верстах от Смоленска

Милый друг, мы день и ночь гоним неприятеля, берем пушки и знамена всякий почти день и пленных - пропасть. Неприятель с голоду помирает, не только ест лошадей, но видели, что людей жарят, то есть описать нельзя их крайности. Можно ручаться, что армия их совсем пропала. Итак, мой друг, мы - победители, и враг погибает. Чрез 3 дня мы проходим Смоленск, а чрез две недели не быть ли нам в Минске, где и твои клавикорды отниму. У нас зима, и нам трудненько, холодно, и смерть утомились, но, благодаря богу, победно. Не бывал Бонапарт в такой беде, сам уплетает кое-как, чуть его казаки не схватили. Авось попадет еще в руки, его примечают наши. Итак, любезная родина радуется, веселится нашим победам, благодаря бога. Ежели бог даст, из Вильны попрошусь к тебе отдохнуть на месяц. <...>

 

М. И. Кутузов - жене.

28 октября. Город Ельня

Я, мой друг, хотя и здоров, но от устали припадки, например, от поясницы разогнуться не могу. От той же причины и голова временем болит.

По ею пору французы еще все бегут неслыханным образом, уже более трехсот верст, и какие ужасы с ими происходят. Это участь моя, чтобы видеть неприятеля без пропитания, питающегося дохлыми лошадьми, без соли и хлеба. Турецкие пленные извлекали часто мои слезы, об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. А что с ими делают мужики! Кланяйся всем. Об Беннигсене говорить не хочется, он глупый и злой человек. Уверили его такие же простаки, которые при нем, что он может испортить меня у государя и будет командовать всем. Он, я думаю, скоро поедет [из армии] (39). Детям благословение. Верный друг М. Г [оленищев]-Кутузов.

 

А. В. Воейков - Г. Р. Державину.

30 октября. Ельня

Весело извещать о бедствиях злодеев. Пепел и развалины московские навеки погребут великость и славу Наполеона. Московские и калужские крестьяне лучше испанцев защищали свои домы. Общее вооружение принудило врагов к постыднейшему бегству, голод вынудил их не только есть палых лошадей, но многие видели, как они жарили себе в пищу мертвое человеческое мясо своего одноземца. Наступившая зима довершает их погибель, они ежедневно оставляют тысячи усталых, полунагих. Смоленская дорога покрыта на каждом шагу человеческими и лошадиными трупами. Наш авангард и казаки истребляют все, что осмеливается противиться. Знамена, пушки и обозы - все достается нам в трофеи. Одних пленных, взятых нами, считается теперь у нас более 60 000, пушек взято более 100, знамен - до 40. Успешные действия графа Витгенштейна и Чичагова подают надежду к совершенному истреблению неприятеля. Масса силы его уничтожена, наши войска действуют ему во фланг и тыл. Одно провидение может спасти остатки французских войск. По всем известиям слышно, что и злой гений оскудевает в вымыслах. Один пленный полковник сказывал, что мы не знаем еще главного их несчастья. А что это такое, по сие время остается загадкою. С какой радостью встречают нас бедные жители, ужасно слышать, что они терпели. Неистовства французских генералов и войска превосходят вероятия. История опишет кровавыми чертами зверство и безбожие хвалящихся просвещением народов.

 

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому.

31 октября. Москва

Милостивый государь дядюшка Иосиф Кириллович!

Из Нижнего Новагорода я имел честь уведомить Вас, что по препоручению, данному мне начальством, отправился в Москву. Приехав во Владимир, я явился к г. гражданскому губернатору Супоневу для испрошения у него совета, каким путем безопаснее добраться до столицы. По его направлению я поехал на Покров, где имел честь свидетельствовать свое почтение спешившему тогда в Москву его светлости г. Главнокомандующему Московскому графу Ф. В. Ростопчину. В Москве я тотчас приступил к обозрению Университета и прочих учебных заведений. Главный корпус Университета, в коем находились Музеум, библиотека, церковь, студенческие и ученические комнаты, где были залы для преподавания лекций студентам и ученикам, где все залы для собраний и разных обществ, где жили некоторые профессора; большой дом в 3 этажа, который занимали профессоры. Другой такой же, губернская гимназия - преогромный дом, в котором я провел целые четыре года, Университетский пансион - пребольшое строение, дом типографический и множество маленьких домиков и строений сгорели дотла. Так что остался маленький дом, в котором жил И. А. Гейм, и университетская больница. Рад я, что библиотека Ивана Андреевича почти вся уцелела. Но мое имущество отчасти расхищено, отчасти сгорело, и я лишился своей библиотеки, которую собирали Вы с таким рачением. Вы как предчувствовали - все твердили мне, чтобы я не заводил большой библиотеки. <...>

Москва сама на себя не похожа. В целости остались Мясницкая, Покровка, часть Тверской, Смоленская, Донская улица и проч. <...> Кремль взорван в 5-ти местах. Спасибо еще казакам, что они, вбежавши в Москву, перехватили проклятых французов, остававшихся в Москве для зажигания протчих зданий, и поя на сем, допросили у них, где еще оставались мины, из коих вытащили пропасть пороху даже в бочках. Граф Ростопчин сам сказывал, что сгорело до 8 000 домов, а осталась в целости пятая доля. И из сих домов, в который ни войдешь - везде пусто. Не знаю, когда-то все это поправится. Храмы божии совершенно обнажены, без иконостасов, которые сожжены. А что делали проклятые в церквах - страх подумать.

Теперь, чаю, не скоро соберется Университет наш перебираться в Москву. Министр(40) велел было ехать в Симбирск, но думать надобно, что это еще переменится. А вероятнее, что Университет или переместится на время во Владимир, или соединится с Казанским университетом. <...> В Кремль никого теперь не пускают, опасаясь, чтобы кого не задавило. Полиция московская, спасибо, старается убирать мертвые трупы и палых лошадей, которые валялись повсюду. А погреба и колодцы иные завалить должно. При сем прилагаю афишку графа Ростопчина(41). <...>

 

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

I ноября. С.-П[етер]бург

С прошедшею почтою известил я уже Вас, любезнейший Александр Яковлевич, о постыдном бегстве Бонопартовом со всею его сволочью, которой не успели подбить ног в Московской губернии. В прилагаемой у сего "Сев [ерной] почте" найдете Вы официальные донесения о преследовании улизывающего по-французски неприятеля. Какие успехи имели войска наши за Ереминым, мне еще и по слухам неизвестно. Получены токмо из очищенной Вязьмы партикулярные письма, в коих между прочим уведомляют, что Главный Злодей с помощником своим Мюратом проехал чрез тот город 17-го октября в карете. Его от станции до станции провожали нарочитые конные отряды, расставленные на сей конец заблаговременно по всей дороге. Черт ведает, где он теперь! Многие хотят знать или, лучше сказать, по своему разщету угадать, будто бы он уже в Вильне. Тем огорчительнее для Русского таковая возможность, чем ожидания его мало-помалу исчезают без открытия причины спасению такого изверга, которому непременно надлежало быть повешенным, хоть издохшим, на Сухаревой башне. Сколько-то еще истребят погани в преследовании? Что-то сделают с нею гр. Витгенштейн и Чичагов? От их соединения или удачного нападения на обессиленного, расстроенного супостата зависит прекращение или продолжение войны, еще неслыханной. Toute fois le sieur Bonoparte sera une triste figure devant ceux, qui n'osoient le regarder qu'avec admiration(42). У адмираторов не станет и людей, хоть бы желали поддержать идола своего. <...> Немцам должно, кажется, теперь понакопить духу. Чего зевают! Чем скорее, тем для них спасительнее свергнуть несносное иго. Мы с гишпанцами самый благоприятный подали к тому случай.

Мы теперь, благодаря всевышнего! остаемся сдесь спокойными. До удаления же врага из Московской губернии сидели на горячих угольях. Какие-то вести получим от Вас, разоренных людей? Да пособит Вам господь бог найти средства к безбедному житию! Без слез нельзя о нещастных соотечественниках и подумать, а тем паче о тех, которые владеют нашим сердцем. <...>

Вообще работает теперь много перьев в изображении лютостей Бонопарта. Вырываются в том числе прекрасные произведения, и открываются доселе неизвестные таланты. Мне очень жаль, что мой карман не дозволяет высылать некоторых журналов или пьес милому человеку, а то бы все давно к нему было препровождено. Что одолею в моем расслаблении перепискою, то будет он получать. Вот акростих на Злодея. Он пародирован с французского, но не так-то удачно:

Не ты ль, Калигула, изрыгнут паки адом?
Аттилы лютые, не вы ль опять восстали?
Простерты ужасы с свирепостью, со гладом;
Объят весь свет войной, последни дни настали;
Лишен отрады всяк, лишь вздохи испущает.
Един толикие злодейства совершает!
О, смертные! и вы его не сокрушите?
На эшафот его! Злодея там казните! (43) <...>

 

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[Первая половина ноября. Смела]

Письмо ваше, мой друг Николай Николаевич, с нарочно отправленным от вас курьером я, бывши на несколько дней в Киеве, получил и, прочитав его, хотел тотчас предать его огню при Софье Алексеевне(44), которая в то время была также в Киеве, но по ее желанию я отдал ей письмо ваше, а она обещала сжечь его. Будьте уверены, мой друг, что все то, что вы ко мне пишете, хранится у меня в непроницаемой тайне, и ежели я сообщаю кому ни есть что-либо из писем ваших, то, конечно, не иное что, как то, которое знать всякому можно. Я и Софье Алексеевне не отдал бы письма вашего, ежели бы не опасался чрез то ей досадить. Я, выехав из Киева 24-го числа прошедшего месяца, проехал в Белую Церковь, где видел письмо молодого графа Браницкого к графине, его матери, от 16-го числа прошедшего месяца отправленное, из которого письма я узнал, что в Калужской губернии, в городе Малом Ярославце было у нас с французами сражение. <...> Я уповаю, мой друг, что с первым курьером вы сообщите нам не токмо о вышеозначенном сражении, но дадите нам знать и о том, что после этого могло что-либо случиться. Я все опасаюсь того, что неприятель, следуя по Смоленской дороге, не свернул бы влево, то есть в Орловскую губернию, а чрез нее не пошел бы Малороесиею к Киеву, который может тогда быть в большой опасности. Все мне кажется, что это есть дело сбыточное. Первое, потому что Смоленская губерния, будучи разорена, прокормить армии его не может. Белоруссия также не в обильном состоянии, но Орловская и Малороссийская губернии могут много способствовать неприятелю в прокормлении армии его, и ежели бы Киев в руки его попался, то будет он тогда иметь передовую оборонительную для себя линию и способ к продовольств [ован] ию войск его. Статься может, что я во мнении моем ошибаюсь, для чего и предаю его благорассуждению вашему. От нас же любопытства заслуживающих никаких обстоятельств ожидать вам нечего, разве только о том сообщу вам, мой друг, что по сие время бог миловал губернию нашу от чумы, и ежели таковая милость его продлится хотя на две недели, то и нечего будет нам опасаться, ибо зима приближается, и утренники довольно холодные, и несколько раз выпадал снег, который и теперь довольно глубок. <...> Чтобы сколько ни есть поразвеселить вас, мой друг, то я сообщу вам о забавном происшествии, случившемся в вашем имении, о чем, уповаю я, что и Софья Алексеевна не оставила написать к вам, а именно, в краткую ее отлучку в Киев г. Куликовский сочетался законным браком с одною из горничных девушек Софьи Алексеевны. Обстоятельство сие, по мнению моему, не может, однако же, причинить какую-либо расстройку в хозяйственности вашей. Ибо сие самое обстоятельство обяжет его еще более быть к вам усердну, но жаль мне его самого, что он сделал такое дурачество, ибо он человек добрый и много вам предан. <...>

 

С. Никитин - Е. М. Ермоловой.

4 ноября. [Москва]

Ваше превосходительство! Милостивейшая государыня и благодетельница! Елисавета Михайловна!

Дом ваш в Москве цел, как вы уже о сем известны. <...> Естли бы вы пожаловали сюда и посмотрели на домы других, нельзя бы не почувствовать, сколько господь бог отличил Вас от прочих. Здесь уже роскоши нет, вся пропала. Она-то и пламенем всё попалила. Все вещи, к роскоши служащие, изчезли, все в рубищах без пристанища. Всякий для угла нечистого, для малого куска хлеба, для рубища, защищающего от холода, бог знает что зделает. Везде собак множество. А зимою, может статься, пожалуют и волки. Спешу при помощи божьей освятить в своей церкви один престол. Книги церковные все и образа, иконостасы целы. <...> Многие в городе ужасное потерпели, так что и пересказать не могут, а многие и жизни лишились. <...>

Протоиерей Стефан.

 

Н. П. Николев - Д. И. Хвостову.

5 ноября. [Тамбов]

Милостивый государь!

Разоренный, ограбленный, лишенный в подмосковной и в Москве более, нежели на сто тысяч имения от общего врага России и, наконец, кой-как дотащившийся с бедною семьею своею до Тамбова, почитая за милость божию и то, что в крестьянской избе покамест определил бог безопасную кровлю далее от супостата, берет перо, чтоб вам, почтенному и любезному моему приятелю, принесть благодарность за благодетельное ваше посредство к освобождению от нарядной службы моего старичка-доктора(45). Уверен, что вы поздное свидетельство признательности не отнесете к моей вине: письмо ваше имел я удовольствие получить в Москве в самое страшное и отчаянное время, а потому и не имел возможности исполнить моего долга... О, ежели бы свидетелем были бедственного состояния Москвы и ее окрестности, вы бы согласились со мною, что никакое перо, никакая кисть изобразить и описать той картины не могли бы, которая вживе представлялася в очах страждущего человечества!.. Я же, живучи на самом опасном пути, за семь верст от Вязёмы, видя всех соседей моих скрывшихся и не имея холодного сердца к страданию своих и соседних поселян, меня окружающих, до тех пор сидел на гнезде моем, помогал и утешал бедный народ, а притом принимая, кормя, поя, леча и похороняя ежедневно приходящих ко мне раненых и умирающих, паче после 26 августа, дня страшного сражения под Можайском, пока увидел уже все селения по можайской и боровской дорогам выжженным [и], а поселян с скотом и без скота, полунагих, мимо себя бегущих, не зная, где искать спасения... Ужасное позорище... Ах, мог ли кто помыслить, что после Петра Первого и Екатерины Второй случится то с Москвою, что случилося! Политики, может быть, скажут, что так было надобно для спасения вселенной... а я с потерей жизни моей готов спорить со всеми политиками мира, что так было не должно, что общее спасение не могло быть основано на погибели Москвы, [иначе] как от ошибки политики, и что необходимость сей жертвы не есть необходимость лучшего плана, но из худого лучшее... или крайность в беде, ошибкою навлеченной! Так, милостивый государь! Так, время уже то прошло, когда политики имели право зажимать рты усердной правде, работа их кончена и обнаружена. Общее страдание, общая напасть дают свое право каждому страждущему и бедствующему уму и сердцу вслух говорить о том, что видят, разумеют и чувствуют! Ибо страх умереть в темнице за слово правды не есть уже страх после тех страхов, коим подвергнула человечество неправда гордого невежества человеков!.. Посмотрим, опомнятся ли люди и уразумеют ли необходимость отыскивать и призывать на совет блага общего людей... а не... Но сего довольно. Сердце мое движется другим чувством и к другому, милейшему, предмету... Бога ради, дайте мне знать, где друг мой, князь Горчаков, цел ли он, жив ли он? Один из приезжих от вас в самый страшный час Москвы сказывал мне, что будто наш князь Дмитрий Петрович за ним вслед хотел быть в Москву, и это меня ужаснуло, не попался ли он в самый пыл? ...Молю вас, хоть двумя строчками дайте мне знать, и ежели он в Петербурге, скажите ему, чтоб он писал в Тамбов на имя мое, а между тем вспомните об моей трагедии "Софии" (46) и признайтесь, что я маленький пророк, и что ежели б дворяне наши духом Матвеева действовали и нынче, то бы Москва имела то же счастливое окончание, какое дано ей и в моей трагедии "Софии". <...>

Николай Николев.

Р. S. Сию минуту получа известие, что враг наш, оставя Москву, похитил с Ивана Великого крест, думая, что он золотой, а может быть, еще и из тщеславия, но как крест медный, то так это мне сделалось смешно, что я написал следующую эпиграмму.

ЭПИГРАММА

Зачем Наполеон с потерею несметной
Спешил пролезть в Москву из отдаленных мест?
Затем, чтоб получить венец бессмертный:
С Иван-Великого спилить еловый крест.

Или:

Зачем Наполеон из отдаленных мест
Тащил в Москву свое тщеславие геройско?
Затем, чтоб, потеряв скоровищи и войска,
С Иван-Великого снять деревянный крест.

 

И. Б. Пестель - сыну.

5 ноября. С.-Петербург

<...> Я был тронут до слез, когда граф Аракчеев рассказывал мне, что главнокомандующий кн. Кутузов дал тебе шпагу "за храбрость" на поле сражения(47). Этой наградой ты обязан твоим заслугам, а не протекции и милости. Вот, мой друг, как вся наша фамилия, то есть мой дед, мой отец и я,- мы все служили России - нашему отечеству(48). Ты едва вступил в свет, а уже имел счастье пролить кровь свою на защиту твоего отечества и получить награду, которая блистательным образом доказывает это. <...> В настоящее время более, чем когда-либо, славно быть подданным России. Мы готовы истребить французскую армию, не выпустив ни одной живой души. Ты должен уже знать все подробности великих подвигов наших армий. Возблагодарим провидение и благословим превосходные войска и достойную уважения нацию, которые нам дадут мир и покой, избавив нас от чудовищ, которые нарушили их и заставили нас испытать все несчастья, какие только возможно. <...>

 

С. Киов - И. Я. Неелову.

[Начало ноября. Без места]

Милостивый государь Иван Яковлевич!

Я наслышан об ваших добродетелях, вы милостивы к нам, небогатым дворянам. Я, больной старик в параличе, прибегаю к вам с моею усердною и покорнейшею просьбою. Я не имею ни прута дров для протопления мо [е] й стар [че] ской хижины и для людской избы. Благослови, милостивый отец, и обогрей старика и моих под [д] аных. Я только имею одного мужика, и то дворового, да еще при нем мальчика 11 лет,- все мои работники тут. И то не мои, а зятя моего, и тот от меня далече: с дворянскими детьми уехал [в] Вологду по приказанию укрываться от злодея француза. И дочь моя, и внучка со мной живут в хижине, которую [дочь] вы видели летом у Акнова Михаила Васильевича. Она не знала вас, а то бы она лично вас просила сама о не [о] ставлении меня. Я знал вашего батюшку и матушку и много ими обласкан был, почтенными, и вас надеюсь иметь себе благодетелем - не оставьте моей покорнейшей просьбы. Свидетельствую мое усердное почтение, равно и дочь моя свидетельствует свое почтение вам, милостивый государь. Останусь благодарен до конца моей жизни.

Покорный слуга Степан Киов.

 

Д. С. Дохтуров - жене.

7 ноября. [Ок. Красного /

Здравствуй, милый и любезный друг. Благодаря бога, я совсем здоров, и мы преследуем неприятеля, который бежит, как заяц. В настоящую минуту мы за Красным и завтра вступим в Могилевскую губ [ернию]. Всякий день мы забираем множество пушек и пленных. Вчера и третьего дня взято более 12 т. в плен, и что невероятно, более 150 пушек!(49) Все это совершается рукою всевышнего. Ни человеческое мужество, ни ум не в состоянии произвести подобное чудо. Великий Наполеон бежит, как никто еще не бежал. <...> Мы надеемся, что скоро он будет совершенно истреблен. Он лично присутствовал третьего дня при одном небольшом деле, которое происходило у нас. Говорят что он бежал со всех ног с своими приближенными, оставив за собою несколько отрядов, которые были настигнуты, и вчера арьергард маршала Нея был взят целиком без малейшего затруднения. Какое счастье! <...> Мы никогда не дерзали помышлять о подобном ряде побед и о подобных бедствиях для наших врагов.

 

Д. К. Боткин - сыну.

10 ноября. Ростов

Любезный сын Дмитрий Дмитрич!

От 31-го октября прошедшего месяца я имел удовольствие получить от вас письмо и при нем две тысячи руб. ассигнац [иями] чрез почту из Нижнего в Ярославль исправно. <...> В прошедший вторник московская почта открылась благополучно, и письма будут ездить по-старому, своим чередом, кроме смоленского тракту. <...> Я, братец Петр, Дмитрий Степанович] поедем дней через 10-ть, дождавши [сь] зимней дороги в Москву, а там что будем делать и сами не знаем, а будем к тебе писать в Казань. Николаша ездил в Москву, привез к нам в Ростов неприятную весть, что в Гостином дворе вообще все товары сожжены и разграблены. В домах и монастырях кладовые также. Иван Семен [ович] Живов лишился всего товару так же, как и мы, грешные. В рассуждении военных, обстоятельства для России чрезвычайно приятные, мы получаем оные известия из Ярославля. Скоро ожидают Наполеона - сидит в руках господина Платова. Помоги ему бог свое слово сдержать! Впрочем, в Москву со всех городов много жителей наехало и еще едут. Съестных припасов, фуражу и разного лесу много в Москву навезли и везут. <...> Ваш дом лужницкий и сиротский арбатский сгорели. Александре и Якову от меня писано было, чтобы старались кухню отделать для приезду нашего. В кладовой погребок цел. Николаша привез на трех лошадях что было положено. Погреб деревянный уцелел, огурцы и капуста целы, брагу разбойники выпили, а рыбу утащили. 1-го ч[исла] сего месяца приехали из Москвы в Ростов матушка Ирина Семеновна, брат Гавр [ила]. <...> Житие было их в Москве яко тьма кромешная во время неприятеля. <...> Затем остаюсь ваш доброжелатель и отец

Дмитрий Боткин.

Матушка тебя просит купить в Казани пуху пуда два, а если недорог, так и три пуда, да еще перьев пуда два. <...>

 

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову.

10 ноября. С.-П[етер]бург

Я получил, любезный друг, три письма твои и не отвечал на них потому только, что полагал тебя в беспрестанных переездах. О беспокойстве моем на твой щет ты можешь вообразить себе, судя по дружбе моей к тебе и по привязанности ко всем вам. Твои письма меня успокоили, особливо последнее, из которого я увидел, что деревня ваша цела и что ты опять на своем месте. Первое твое письмо ходило по городу, и я должен был давать его читать государю и государыням. <...> Что говорить тебе о происшествиях! Ты сам чувствуешь так же сильно. Будем из бед извлекать величайшую пользу. Купим себе и Европе избавление. Мы узнали цену народа и войска; не надобно возвышать цену одного на щет другого. Отечество не забудет наших кириловцев. Прошу тебя уведомлять меня подробнее о всем, что у вас случилось в ваше отсутствие и что случится. Если тебе возможно выправиться, все ли сгорело, что мы оставили в доме Офросимовой, что на Пречистенке, или что и спасено, то ты меня очень обяжешь. Я ничего не жалею, кроме батюшкиных книг и манускриптов. Нельзя ли осведомиться и где люди наши, которые в Москве оставались? Мы имеем близь Дмитрова деревню Жуковку, были ли в ней французы? И что с нею последовало? Постарайся, милый друг, через исправника осведомиться хотя об мужиках и об имении, которого часть и туда свезли. Очень обяжешь.

Посылаю тебе приглашение к обществу, которого императрица Елисавета - председатель, а я секретарь. Сверх того, как, без сомнения, тебе уже известно, собирается под покровительством того же ангела в теле подаяние для потерпевших от войны. <...> На следующей почте буду писать к тебе больше. Ожидаю и от тебя. Прости, любезный друг, помни и люби твоего Тургенева.

 

П. П. Коновницын - жене.

11 ноября. Наравне с Оршею

Уже 500 верст от Москвы неприятель прогнан, и все его гоним, вчерась еще взято 25 пушек, теперь уже у нас их около 500. Скоро, скоро, бог даст, и все кончим. <...>

Грязь, мороз, дождь, а иногда вдруг и пули,- все бывает с нами. Устали, замучились в трудах, словом, кампания претрудная, но, наконец, так счастлив, что никогда такой не бывал еще. Отечество спасено, Россия будет на вышней степени славы и величия. Прощай.

 

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову.

15 ноября. С.-П[етер]бург

Ну, несравненный Александр Яковлевич, видно, что здоровье мое жестоко расстроено, а то бы мне надлежало совершенно оправиться от радостных известий из Глав [ной] нашей армии. Хоть не могу пиитически выразить Вам впечатления, которое они на меня произвели, но хворою прозою скажу, что я плаваю в восхитительном упоении. С лишком 20 тысяч в двух корпусах Даву и Нейя 5 и 6-го чисел положили ружье после тщетного усилия пробиться сквозь наши войска: 97 пушек, 3 знамя, маршала Даву жезл, обозы и казна достались нам в руки. Это победа над победами! Едва ли спасутся разбитые маршалы. Они кинулись в лес и скачут, куда глаза глядят. Один из них ранен. Их преследуют с рассеянными остатками. Таковое поражение происходило у Красного от распоряжения Милорадовича. Сам Наполеон 5-го числа был на побоище и как увидел, что нет возможности одолеть наших героев, то пустился со своею челядью на попятный двор. Смоленск неприятелем очищен и занят нашими. И там подорваны по пустякам сделанные укрепления. В 7 верстах от города нашли мы 112 оставленных неприятелем пушек. Можно себе представить, как торопился он унести свои ноги. Гр. Платов скачет за Смоленском вдогонку за новыми корпусами и кричит ура! - видно их догоняет. Немного же осталось теперь у Наполеона клочков от великой его армии. <...> Много же у нас накопилось теперь Бонопартовых генералов, пропасть штаб- и обер-офицеров, а рядовых мудрено и сощитать. Их наберется за 60 тысяч. А как подумаешь о пушках, так рот разинешь. С лишком 500. Помилосердствуй! Вить после этого над французами будут и куры смеяться. На эдакую гибель, на эдакий срам привел их непобедимый полководец в Россию! Я беседовал с вами доселе о том, что читал в печатных реляциях и за что уже в среду принесено благодарение богу в Каз [анском] соборе в присутствии государя и всей его высочайшей фамилии с пушечной пальбою, как то и следует. Но теперь уверяют меня, что есть новые донесения, по которым взят вице-король Евгений(50) и истреблены последние остатки его корпуса, что в числе обоза найден весь гардероб Наполеонов и что он сюда прислан вместе с захваченным камердинером. Множество найдено также червонцев в взятых под Красным фурах и наших драгоценных церковных утварей.

Все наши три армии открыли уже между собою связи и могут стремительнее действовать на вражеское поражение. Макдональд, сказывают, должен был уйти из Курляндии от злости прус [с] ких войск, которые были под его командою. Ожидают подтверждения. О революции во Франции(51) не перестают говорить с разными дополнениями. Будто бы вновь избранный король есть герцог Ангулемский, женатый на дочери Лудовика 16-го, что императрица Луиза не взяла с собою в Вену короля Римского, а требовала настоящей своей дочери Анны, которая подменена, что Наполеон объявлен похитителем престола Бурбонского и что Талейран всю сию революцию по прозьбе нации произвел в действо весьма покойно. <...>

 

С. И. Мосолов - дочери и жене.

18 [ноября]. Ольгово

Милая Сонюшка, здравствуй с маминькой!

Хотя неприятное для вас будет, но должен уведомить: мой дом сгорел и все то, что в нем было, от просвещенных французов. А что вынесено было со мною, то все ограбили, словом сказать, остался в одной одежде и рубашке. Лежал в чужом саду под пламенным небом ровно 13 дней. Да еще и последнее тиранство со мною сделали: изрубили мне руку за то, что я сапоги с ног не дал снять. Вот каковы наши учители. Ни одного храма в Москве не осталось, который бы не ограбили и не осквернили. В то ж время еще больше простудился, ибо раздевали мужчин и женщин до самой рубашки, от того получил плиорет и теперь еще стражду, лежу болен в Ольгове у Ст[епана] Степановича(52). Благодарю бога, что есть мне легче. Он и Другие люди добрые меня снабжают то одеждою, то бельем.

Пиши, бога ради, ко мне почаще. Твои письма будут мне служить отрадою и лекарством в моей горести. Видно, богу так угодно, чтоб вечно страждал: не был богат, а конечно потерял всего с вещьми на 40 000 ру., сбиравши клочками 47 лет, а в 13 дней все пропало. Если б я не был болен, приехавши от Талызина, лихорадкою, то мог бы уехать так, как и все сделали. <...> Целую тебя душевно и сердечно и прошу бога, чтоб бог сохранил тебя и дал бы мне хотя [бы] то счастье, чтоб я мог когда-нибудь тебя еще видеть. Есть и пребуду тебе верный друг Сергей Мосолов.

Маминьке мое почтение объяви. <...>

 

М. И. Кутузов - жене.

19 ноября. Перешед Березину

<...>Не могу сказать, чтобы я был весел - не всегда идет все так, как хочется. Все еще Бонапарте жив.

Детям благословение. Верный друг Михаила Г[оленищев]-Ку[тузов].

 

М. И. Кутузов - жене.

20 ноября. [Без места]

Я вчерась был скучен, и это грех. Грустил, что не взята вся армия неприятельская в полон, но, кажется, можно и за то благодарить бога, что она доведена до такого бедного состояния.

 

Д. С. Дохтуров - жене.

22 ноября. [Ок. Минска]

Здравствуй, друг мой Машинька. Я, благодаря бога, здоров, и мы идем вперед. Сегодня вся наша армия возле Минска, верст 27, а завтра пойдем далее мимо Минска, оставляя оный влево. Неприятель бежит, и Чичагов, Витгенштейн, и наш авангард, и Платов его преследуем. Слава богу, все идет весьма хорошо. У нашего злодея нет почти ни артиллерии, ни кавалерии - все взято у него во время его ретирады из Москвы. Кажется, сей пример его отучит входить в Россию. Никогда и никто так много не терял, как сей славный человек, и [он] не скоро после сего оправится.

Не знаю, друг мой, что с нами будет. Но мне кажется, что нас далеко не поведут. Мы весьма расстроены, нам непременно должно дать отдохнуть и комплектоваться. Итак, ежели остановят нас на границе, то я выпрошусь к тебе на несколько времени.

Сего дня князь Кутузов поехал к Чичагову, надолго ли, не знаю. Мне кажется, что его присутствие там нужно, ибо наш адмирал управляет все по ветрам(53).

 

М. И. Кутузов - жене.

26 ноября. Между Минском и Вильно

Я, слава богу, здоров, мой друг, и все гонимся за неприятелем так же, как от Москвы до Смоленска. И мертвыми они теперь теряют еще более прежнего, так что на одной версте от столба до столба сочли неубитых мертвых 117 тел. Князь Сергей Долгорукий здесь и говорит каламбуры по-прежнему, и иногда очень приятные, но теперь в отчаянии от зависти, что один молодой человек сказал на Бонапарте: "Koutousoff, ta routine m'a dero-ute" (54). Надобно знать, что село Тарутин, где был мой укрепленный лагерь, наделал неприятелю все беды. <...>

Эти дни мороза здесь 22 градуса, и солдаты все переносят без ропота, говоря: "Французам хуже нашего, они иногда не смеют и огней разводить. Пускай дохнут".

Детям благословение.

Верный друг Михаила Г[оленищев]-Ку[тузов].

 

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву.

26 ноября. Нижний [Новгород]

Любезнейший друг! К сердечному моему утешению получил я вдруг два письма от тебя. Скажу вместе с тобою: как ни жаль Москвы, как ни жаль наших мирных жилищ и книг, обращенных в пепел, но слава богу, что отечество уцелело и что Наполеон бежит зайцем, пришедши тигром. Ты, любезнейший, удивляешься неосторожности московитян, но отцы и деды наши умерли, а мы дожили почти до старости без помышления о том, чтобы неприятель мог добраться до святыни кремлевской. Не хотелось думать, не хотелось верить, не хотелось трусить в собственных глазах своих. Нас же уверяли, ободряли, клялись седыми волосами и проч. <...>

Судьба моей собственной библиотеки служит тебе доказательством, что я не имел средств спасти твою: все сгорело, а твои книги еще, может быть, и целы в каменной палатке, крытой железом, куда хотел положить их твой комиссионер. Сердечно желаю, чтобы ты был обрадован вестью о сохранении хотя библиотеки твоей, если уже нет сомнения, что прекрасный домик твой исчез в пламени. С нетерпением жду, чем заключится эта удивительная кампания. Есть бог! Он наказывает и милует Россию. Крайне желаю обнять тебя, моего друга, но еще не знаю, где буду жить, на московском ли пепелище или в Петербурге, где единственно могу продолжать мою "Историю", то есть найти нужные для меня книги, утратив свою библиотеку. Теперь еще не могу тронуться с места: не имею денег, а крестьяне не дают оброка по нынешним трудным обстоятельствам. Между тем боюсь загрубеть умом и лишиться способности к сочинению. Невольная праздность изнуряет мою душу. Так угодно богу! Авось весной найду способ воскреснуть для моего историо-графского дела и выехать отсюда. Здесь довольно нас, московских. Кто на Тверской или Никитской играл в вист или бостон, для того мало разницы - он играет и в Нижнем. Но худо для нас, книжных людей: здесь и Степенная кнuгa(55) мне в диковинку. Прости, милый старый друг. Будь здоров и благополучен. Все Карамзины обнимают тебя.

 

П. П. Коновницын - жене.

1 декабря. Вильна

Третьего дня мы здесь, ура! ура! Слава богу и русскому войску!! Вот так-то, моя душа, мы поступаем, не прогневайтесь, и нас царство Русское не бранит.
Пушек, пленных, провианту, амуниции и всего - пропасть. Неприятель бежит и почти весь пропал, и пропадет, и погибнет от руки русской. Все дороги устланы телами убитыми и замерзшими. Мы его все гоним и гнать до Вислы будем. Мы устали, замучились, и здесь армия возьмет покой, а прочие идут вслед.
Я занял свою квартиру прежнюю Огинского и сплю на твоем месте - на диване. Как мне было приятно спать в комнате, где мы с тобою столь приятно доживали, вижу каждое место, где кто из детей спал. Ты себе не представишь, как мне было мило.<...>
А Бенигсен давно уже уехал в Калугу, старики поссорились так, что умирить способу их не было, хотя я о сем очень старался. <...>
Как мне хочется хоть на часок у тебя побывать. А коли не удастся, а у нас заспокоится, то я тебя сюда перевезу со всем потрохом.
Здесь из дворян, жителей, баб и девок никого нет, все попрятались, боятся кошки, чье мясо съели. <...>
Расскажу тебе, как счастливо нам шестое число в месяцах. <...>
6 число - знаменитый фланговый марш на дорогу Серпуховскую и Калужскую(56);
6 число - счастливая первая атака под Тарутином;
6 число - славный манифест, где он(57) говорит, что не положит меча, пока ни одного злодея в краю русском не будет;
6 число - победа славная под Красным, и 6-е число, надеемся, и враг за Неман весь удалится. О сем будет вам писано в газетах. <...>
Я тебе писал или нет, что у меня кучер Бонопарте умеет править с коня, я его для тебя берегу.

Пушку, отбитую у неприятеля, Петруше посылаю на память, надобно сделать лафет и ее беречь. Другую пушку, маленькую, мне сейчас принесли - посылаю Ване милому.
Ну, прощай, моя душа. Благословляю тебя и детей. <...>

 

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому.

2 декабря. Пенза

<...>Генриета Александровна(58), любуясь чертежом дома вашего, говорит: жаль, что далеко. Она не понимает прелестей зимнего путешествия в кибитках, сколь ни старался я уверить ее, что зимою приятнее ездить, нежели летом во время жаров, пыли и стукотни колесной. Во время злочестивых в Москве я покушался было дать ей первое испытание увозом в Сибирь, но и при страхах не было возможности уговорить на смелый подвиг - стать против мороза [в] 20 градусов. <...> Слава богу, что грозная туча рассеивается. Уверяют, что ни един [француз] не уйдет из русской земли. Дай боже, чтобы так сбылось и прошла охота незванному ходить к нам в гости. Но боюсь, что званых будет всегда у нас много привычками, пристрастиями и прихотями нашими. У русских кулаки еще крепки, но умы ослабели от выговора русских слов на французский склад. Москва горела, а французские театры открыты были(59).

По приложенной от вас записочке известие не может быть верным. Таковые вести разносят французские духи.<...> И вас, и меня, и всякого могли бы тогда без суда и расправы послать в каторжную работу. Не верьте рассказчикам, коих научают в Москве, где изрубили подсудимого до решения судей(60). Виноватого должно судить и по приговору казнить. Те же самые, кои рассказывают подобные вести, старались огласить изменниками Платова, Барклая-де-Толли и самого кн. Кутузова. Всему беда - французский язык, который и русскими словами научил обманывать и обольщать и преобразил людей так, что и узнать их трудно. <...>

 

А. Свешников - родным.

4 декабря. [Москва]

Слава богу, мы опять в Москве, хотя она обезображена, но мила. Мы все своим семейством выехали из Москвы 2 сентября, взяли кое-что и странствовали, жили в Вязниках, потом переехали было на зимовку в Арзамас, но к 1,-му декабря все переехали сюда. Дом мой совсем истреблен огнем. Так же, как и у прочих, нет ни уголка [не] обожженного. Лавка тоже сгорела и обвалилась. Я вам пишу о себе, а нас, жертв таких, и числа нет. Теперь хлопочу, начинаю строить, низ у себя отделывать да покры [ва] ть, а на верх нарубать.

Письма пишите на мое имя во вновь построенные лавки на Красной площади, ибо тут дали место на временные деревянные лавки. В Кремль никого не пускают, и там неизвестно что. Снаружи [видно, что] взорван приделок к Ивану Великому с большими колоколами, Арсенал, Водовзводная башня, местами на набережной стены, а дворец и Грановитая палата выжжены. <...>

 

Д. С. Дохтуров - жене.

5 декабря. Местечко Борунье

Здравствуй, друг мой Машинька. Благодаря бога, я здоров, и уже несколько дней как я с корпусом пришел сюда, от Вильны только 20 миль. Вильна уже занята несколько дней нами, а неприятель, я думаю, теперь перешел чрез Неман. Мы его преследуем за границу, то есть Чичагов и Витгенштейн, и все партизаны, и казаки. Неприятель перешел сию реку не так, как прошел в первый раз, без артиллерии и кавалерии. Осталась у него только малая часть гвардии, да и то в великом расстройстве. Никогда еще не видали подобного неустройства и неповиновения. Бог наказал их за все неистовства и мерзости, деланные сими злодеями в Москве. Представить себе не можешь, друг мой, такой страшный спектакль, как начиная от Вязьмы до Красного и от Борисова до Вильны. Нет почти шагу, где бы не было брошенных орудий, ящиков и разного экипажа, и сверх сего, великое множество тел умерших от голоду и замерзших лошадей.

Бог явно карает их за их беззакония. Во всякой деревне находим голодных и ободранных неприятелей без оружия, которые за счастье считают попасться в плен, уверенные, что их кормить будут. Я еще в жизни не видел ничего подобного. Я взял из жалости под Красным молодого итальянца. Он не ел несколько дней и, верно бы, замерз, ежели бы бог не привел меня на его счастье. Теперь он здоров и уже распевает. Я его одел, как только можно было. Приехав сюда, нашел несколько сот пленных, кои сами пришли, в том числе 18 офицеров. Я одного взял к себе, у него озноблены ноги и в прежалком положении, но Коширевский меня уверяет, что он выздоровеет. Еще тут же взял немца с немкой, которые умирали также с голоду. Нельзя не сжалиться на их несчастное положение. Вот, душа моя, как неожидаемым образом кончается сия кампания к великой славе нашего оружия и патриотизма целой России. <...>

 

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому.

[6 декабря. Смела]

Поздравляю вас, мой друг Николай Николаевич, с получением ордена св-го Александра Невского. Дай боже, чтобы все ваши заслуги награждены были достойным образом. Должно сего надеяться непременно, ибо они не такого рода, чтобы могли, так сказать, между глаз проскочить. Дело ваше под Смоленском сделало бы честь и самому главнокомандующему тогда армиями. Как кавалер сего ордена посылаю к вам, мой друг, ленту и орден оного. Примите приношение сие от человека, который искренно вас любит и почитает и которому слава ваша столь же приятна, как бы она была собственная его слава. Поздравляю вас, мой друг, с нынешним днем ангела вашего, также и с милым вашим именинником, юным героем Николенькою(61), которому я часто досаждаю, уверяя его, что будто бы он ранен в заднюю часть тела и что будто бы для сей причины вы его отправили из армии. Он клянется и божится, что этого совсем не бывало, я же показываю, будто бы в том ему не верю.<...>

Давно не имеем мы известия о вас, мой друг, и о военных ваших подвигах. У нас же получено из Петербурга известие, что будто бы в Париже был бунт(62), что губернатор оного Савари арестован и что будто бы и сама императрица должна была также быть арестована, но будто бы успела уехать в Вену. Сие последнее обстоятельство для нас недурно, ибо австрийский император не будет уже заботиться о дочери своей. <...>

 

А. В. Чичерин - А. П. Строганову и В. С. Апраксину.

6 декабря. Вильна

Любезные и дорогие друзья <...>. Вот мы и на зимних квартирах, наконец, в покое, на месте и отдыхаем - в воображении, по крайней мере,- ибо мы только вчера прибыли сюда. Я не мог еще видеться с нашим любезным графом(63); первые дни на отдыхе всегда исполнены докучных забот, не оставляющих ни минуты свободной.

Я очень рад, что более не нахожусь на открытом воздухе. Мороз, утомление, зрелище трупов на больших дорогах, вид несчастий и бедствий жителей, досадная невозможность ничем заняться толком, напрасная потеря времени - все это внушило мне такую неприязнь к походной жизни, что я радуюсь уж одному тому, что не буду убивать время столь бесполезно.

Едва прибыв на место, я приказал устроить мою кровать, повесить полог, поставить стол для занятий, потом разложил на нем в нарочитом порядке все свои бумаги, карандаши, перья, словно я страшно трудолюбив, разбросал наброски рисунков; "Тристрама Шенди" (64), "Дон Кишота" и Гельвеция, к счастью имеющихся у меня, аккуратно положил справа, а слева - тетрадь по тактике, сохранившуюся у меня так удачно, что не преминет создать мне репутацию ученого в глазах тех, кто меня не знает.

Устроивши все, я велел подать кофе (заметьте, что чемоданы свои я послал к черту, и все мои вещи уже были разложены в комоде по-домашнему) ; итак, я велел принести кофе и, выпив первую чашку, воскликнул:

"Вот я и дома, у себя дома и на немалое время!"

Мне хотелось сразу же заняться делом, потому что, как вы узнаете когда-нибудь, во всяком положении совершенно необходимо уделять несколько часов в день серьезным занятиям, и я ничего не мог придумать лучше для начала, как сесть писать вам. Правда, для меня это удовольствие, я убежден, что и для вас тоже, а обе эти идеи мне улыбаются.

Вильна совсем не разрушена. Французов выгнали так быстро, что они не успели ничего с собой унести. Их хлеб служит прекрасной пищей для наших солдат, их одежда пригодится для пленных, а каски пошлют в Петербург для театра, как говорят.

Поляки приняли нас очень хорошо. Во время спектакля раздавались приветственные возгласы, сцена была украшена портретом Светлейшего с перечислением всех побед, им одержанных, внизу на транспаранте: Бородино, Ярославец, Вязьма и т. д. Но так как в газетах, которые мы здесь нашли, французы хвалятся, что убили под Ярославцем 20 тыс. русских, взяли там 200 пушек и 30 тыс. пленных (только и всего!) <...>, то нашелся шутник, который доказывал, что по прибытии Светлейшего понадобилось только сменить портрет, а раньше там красовался Наполеон, а Бородино, Ярославец и прочее обозначались как его победы. Говорили также, что Наполеон сдержал свое слово: находясь в Москве, он грозил нам, что его армия перезимует в глубине России. И действительно, она вся либо в наших руках в Тульской губернии и в других местах, либо замерзла на дорогах.

Вы не можете представить, как ужасны дороги. И хуже всего то, что к этому привыкаешь, как к всему на свете.

Страница, однако, кончается. Мне пришлось бы исписать еще десяток, если б я стал перечислять все, что прошу вас передать вашей любезной бабушке и графине. <...>

Я кланяюсь моему доброму г. Малербу. Среди пленных был маленький швейцарец, которого я потому только не взял к себе, что им занялся Жан Вадковский. Я просил Жана быть к нему сколько можно заботливее, и он очень привязался к пленному и совершенно доволен им. Сей народ дороже мне всех после моего родного, и я буду счастлив, ежели сумею помочь какому-нибудь пленному швейцарцу. Скажите об этом моему другу - не для того, чтобы придать мне достоинства в его глазах, а чтобы доказать, как он научил меня любить его народ.

Остаюсь навек вашим добрым другом Александр Чичерин.

Скажите г. Малербу, что здесь все страшно дорого, но сукно возмещает все: самое лучшее стоит 24 руб. Ко всему прочему не подступиться: цены, как у маркитанток в походе.

Попросите его препроводить по адресам прилагаемые письма.

 

В. А. Кавелин - брату.

7 декабря. Мстиславль

Любезный братец, Дмитрий Александрович!

Бедствия, постигшие любезнейшее наше Отечество, испровергали все, что только попадалось под ногу несправедливого и вероломного нашего злодея! Провидение, лишив нас доброго нашего родителя, предвозвещало, что бич рода человеческого и от нас, нещастных, потребует своей жертвы - и бедного, доброго нашего брата Петра Александровича после мучительных, тяжелых страданий не стало уже на свете. Будем, дорогой братец, проклинать уже проклятого человека, нанесшего нам новое несчастье, но предадимся слепо воле создателя! Царство ему небесное! он стократ блаженнее нас, принеся себя в жертву за веру и Отечество,- это его были последние слова.

Я почти уже 4 месяца скитаюся в ополчении и рад очень, что хоть мало, но был полезен любезному нашему Отечеству, которое бог за грехи наши хоть и наказал, но всещедрая его десница не могла долго наказывать любезный ему народ. Хвала всевышнему! кажется, теперь враг не страшен нам уже более.

Простите, милый, добрый братец, и вы, добрая сестрица Шарлотта Ивановна, что я среди промежуточного смутного времени не писал к вам: почты исчезли, был беспрестанно в хлопотах и проч.,- вот, что на время отвлекло меня от приятнейшей с вами переписки. Но верьте, что и среди сражения, в котором мне удалось быть по [д] Ельной, я не забывал вас и милых малюток ваших, которых от души мысленно целую и желаю от всего моего сердца вам и им здоровья. Новостей воинских не вмещаю здесь потому, что мы теперь уже далеко сами от главной квартиры, и они, если б и были какие, то дойдя с этим письмом, сделались бы уже стары. <...>

Поздравя от всего сердца вас и сестрицу Ш. И. с наступающим праздником рождества Христова, вижу, что, может быть, мне до Нового году не удастся написать к вам, и поэтому сливаю вместе мое поздравление. Желаю, чтоб Новый год пуще всего был ознаменован щастливым благоденствием России, чтоб крылья его, осеняя, целили раны изнуренного нашего Отечества и чтоб вы, домашние ваши, и все наши родные были здоровы. Покорнейше прошу засвидетельствовать мое совершенное почтение всем нашим родным. И пребуду навсегда вам верный и душою любящий вас брат Владимир Кавелин. <...>

 

К. Ф. Рылеев - отцу.

7 декабря. [С.-Петербург]

<...>Та минута, которую достичь жаждал я не менее, как и райской обители, священного Эдема, но которую ум мой, устрашенный философами, желал бы отдалить еще на время, быстро приближается. Эта минута есть переход мой в волнуемый страстями мир(65). Шаг бесспорно важный, но верно, не столь опасный, каким представили его моему воображению мудрецы, беспрестанно вопиющие против разврата, обуревающего мир сей. Так любезный родитель, я знаю свет только по одним книгам, и он представляется уму моему страшным чудовищем, но сердце видит в нем тысячи питательных для себя надежд. Там рассудку моему представляется бедность во всей ее наготе, во всей ее обширности и горестном ее состоянии, но сердце показывает эту же самую бедность в златых цепях вольности и дружбы, и она кажется мне не в бедной хижине и не на соломенном одре, но в позлащенных чертогах, возлежащею на мягких пуховиках в неге и удовольствии. Там, в свете, ум мой видит ряд непрерывных бедствий - и ужасается. Несчастия занимают первое место, за ними следуют обманы, грабительства, вероломства, разврат и так далее. Устрашенное мое воображение и рассудок мой с трепетом гласят мне: "Заблужденный молодой человек! разве ты не видишь, чего желаешь с таким безмерием. Ты стремишься в свет, но посмотри, там гибель ожидает тебя".<...> Так говорит мне ум, но сердце, вечно с ним соперничествующее, учит меня противному: "Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков". Тут я восклицаю: "Быть героем, вознестись превыше человечества! Какие сладостные мечты! О! Я повинуюсь сердцу ".<...>

Отечество наше потерпело от врага вселенной, нуждалось в воинах, кои и были собраны. Из нашего корпуса были нынешний год три выпуска, в кои выбыло кадет до 200, да ныне выходит человек 160. Слышно, что будет выпуск в мае месяце будущего 1813 года. Мои лета и некоторый успех в науках дают мне право требовать чин офицера артиллерии, чин, пленяющий молодых людей до безумия и который мне также лестен, но не чем другим, как только тем, что буду иметь я счастие приобщиться к числу защитников своего отечества, царя и алтарей земли нашей, приобщиться и возблагодарить монарха кроткого, любезного, чадолюбивого за те попечения, которые были восприняты обо мне во все время долголетнего пребывания моего в корпусе.<...> Я буду проситься в конную артиллерию, ибо вообще конная служба мне нравится. В мае из первых чисел, верно, будет выпуск. Вот почему опять ведено набирать рекрутов с 500 по 8, почему можно безошибочно заключить, что и нас потребуют, более же потому, что в армии недостает офицеров, по крайней мере, до двух тысяч, несмотря на то, что много было выпущено. Почему, любезный родитель, прошу [как] вашего родительского благословения, так и денег, нужных для обмундировки. Вам небезызвестно, что ужасная ныне дороговизна на все вообще вещи, почему нужны и деньги, сообразные нынешним обстоятельствам. <...>

 

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову.

10 декабря. Вильни

Начну я, милостивый государь дядюшка, описанием обстоятельств и движений.

1-ая и 2-ая армии, не считая Чичагова, Эртеля, Витгенштейна, не имеют более 30 тысяч, что удержало фельдмаршала следовать в герцогство Варшавское. Дохтуров с бывшим корпусом Эртеля и с частью, принадлежащей к 1-ой армии, и [Остен]-Сакена корпус, который к нему соединится, послан против Шварценберга, который ретируется в герцогство Варшавское. Наполеоновы остатки должны быть в Пруссии. Вышло их, я думаю, менее 10 тысяч. Macdonald(66) недавно еще был под Ригой, потому что не знал обстоятельств Наполеоновых. Туда пошел Витгенштейн, дабы его отрезать. Платов [идет] по пятам французов, коих прусские жители бьют, как били их наши мужики.

Итак, Россия освобождена от неприятеля. Что будут делать австрийцы и пруссаки - увидим! Кажется, на будущий год кампании не будет! Русский бог велик!..

Случай прекрасный отнять все забранное у Наполеона. Боюсь глупости и родства австрийского императора! Бонапарт много сделал вреда России, а политически - много пользы, ибо теперь уже не должны опасаться его внушений в народе, который его проклинает! Дорого заплатил он за ошибки свои! И ошибки его не есть ошибки великого воина! Теперь нам бывшие его силы известны, и должно признаться, что единственный способ был победить его изнурением и завлечением внутрь России, что мы все прежде осуждали. Под Смоленском имел он под ружьем, что доказано бумагами, у них взятыми, 220 т. человек. Перешел он границу, имея под ружьем 350 т., вышел же с 8-ю тысячами. Он надеялся, что, подобно как в Австрии и Пруссии, будет ему земля повиноваться и [он] найдет продовольствие, считал испугать взятием Москвы и заключить мир, полагал возмутить народ и не умел удержать войска от неистовств или, лучше сказать, не смел! Он в средине своей армии всякую минуту боится не только ослушания, но и смерти. Он употребляет все возможные обманы, чтоб удерживать ее в повиновении. Вот состояние сего врага рода человеческого! Кто его протекшей славе позавидует! Его побеждать можно, но он давит числом превосходным - людей не считает ни за что. Он сказал: que me font ces crapaux pourvus, que je vous conserve(67), говоря фельдмаршалам про войска свои исчезающие; он триста офицеров своих раненых подорвал в Смоленске и множество солдат. <...> Он уехал уже из-под Вильны, брося армию, в трех каретах с 50-ю человеками конвоя. [Он] больше конницы не имеет и ни одной пушки, ни повозки при армии.

 

Н. А. Мурзакевич - Е. А. Энгельгардт.

11 декабря. [Смоленск]

Милостивая государыня Елена Александровна!

По случаю несчастного последствия, когда от водворившихся в Смоленске неприятелей объявлена была сентенция предать смерти мужа вашево Павла Ивановича Енгельгарта(68), то он призвал меня в Спасскую церковь, где содержались их [французов.- М. Б.] арестанты и наши соотечественники, просил меня высповедать и приобщить животворящих тайн, что я выполнил, и по желанию его для утешения и утверждения в непоколебимом уповании на милость божию, я от него не отходил до самой полуночи. И на следующий день, по прозбе ж его, пришед я к нему очень рано, выслушивал объясняемые им мне душевные мысли и расположения относительно его дому и верных людей. Между протчим, с сердечным сожалением сказал мне, что он погрешил перед вами и чрез то причинил в вашей жизни великое расстройство, почему просил меня исходатайствовать у вас от имени его христианское прощение. В то же самое время написано им собственноручно к матери его особое письмо относительно духовной, сделанной им, и о доносителях на него. И оное отдавши мне, лично просил доставить, которое я ей и вручил. Удостоверяю вас, что покойный супруг ваш в таком был чистосердечном сознании, что бог его во всем простил, а я вас прошу ему все отпустить. Он и в письме своем к матери просил ее попросить у вас и у вашей матери прощения. Итак, выполняя возложенное на меня покойным Павлом Ивановичем доверие, желаю вам душевного спокойствия.

Вашего высокоблагородия милостивой государыни покорный слуга С [моленской] О [дигитриевской] Ц [еркви] С [вященник] Н[икифор] М[урзакевич.]

Смерть Павлу Ивановичу объявлена 13 октября. Он весь день был покоен и с веселым духом говорил о кончине, судьбою ему назначенной, и [что] нонешний год какое-то было предчувствие, что он должен умереть. 15-го октября в 11-ть часов утра пришел к нему бывший здесь в Генеральном Заседании членом польский полковник Костенецкий и принес полбутылки простого вина и просил его с ним оное распить, извиняясь при том, что он сожалеет, что во время суда из Смоленска был откомандирован, иначе участь была бы инакова чрез обследование. Он [Энгельгардт.- М. Б.], хотя от того ослабел несколько, [что] по 14-е число ничего не пил, и не ел, и всю ночь не спал, но показал геройский дух, поблагодаря его за учтивость, ответил, что "смерть христианину нестрашна, а сожалею, что [еще] многие дворяне подвергнутся подобной участи, ибо не будут у вас просить до милостей или залога. Я с радостию умираю как невинный, и смерть моя сделает осторожными других против злодеев, которым скорое и неминуемое последует наказание", и требовал, чтоб скорее его вели на место, дабы не видеть и не слышать тиранства. Когда пришли за ним, он просил идти с ним, [потому] что он некоторые записки мне вручит, и чтоб отпеть по нему провод и предать земле тело. За Молоховскими воротами в шанцах начали читать ему приговор, но он не дал им дочитать. Закричал по-французски: "Полно врать! Пора перестать! Заряжай поскорей и пали, чтоб не видеть больше разорения моего отечества и угнетения моих соотечественников!" Начали ему завязывать глаза, но он не позволил, говоря: "Прочь! Никто не видел своей смерти, а я ее буду видеть!" Потом, попрощаясь с мною и с двумя детьми, которые его в тюрьме со мной навещали, и с Рагулиным Федором Прокофичем, которому, вынувши из пазухи, духовную отдал, чтоб по оной последнюю его волю выполнили, а мне дал 2 записки, чтоб по оным в селе Дягилеве сыскал скрытые вещи, которыми он благодарит за неоставление, о чем и в духовной упомянул. Потом, сказавши: "Господи, помяни мя, егда приидеши во царствии твоем! Я в руки твои предаю дух мой!" - велел стрелять, и из 18-ти зарядов 2 пули прошли грудь, и одна - живот. Он упал на правое колено, потом навзнычь пал, имея поднятые руки и глаза к небу по примеру первомученика Стефана, начал кончаться, и как дыхание еще в нем длилось, то 1-ый из 18-ти спекулаторов(69), зарядя ружье, выстрелил в висок, и тогда [он] скончался. Я начал здесь отпевать погребение, а Рагулин достал людей выкопать могилу. Не успел я долг христианский кончить, и спекулаторы раздели его донага и ничком в 3 четверти выкопанную яму вбросили, а окровавленную одежду и обувь разделили себе.

Октября 24-го такая же участь постигла Шубина, а пятеро дворян и до 15 рославских мещан особенною божию милостью избавились от казни. А именно, Петр Михайлович Храповицкий, Тит Иванович Кусонский, Яков и Алексей Петровичи Тимофевичи, Николай Иванович Адамович! Первый из них был отпущен для покупки хлеба, уверил часового, что он не арестант и из усердия к родным, [в заключении] содержащимся, для прислуги к ним живет. Часовой поверил сему, не смотрел за ним, и он ушел, за что прочих строже содержали, и за сие пред выходом из Смоленска неприятелей ведены были на место казни. Но бомба пала пред конвоем и всех рассеяла. Несчастные отведены были в Молоховскую кордегардию. Тут они содержались два дни, и когда Молоховскую башню взорвало, часовые повели их с собою за город, и как сами спешили сбежать, то при темноте они одни отстали, и воротясь в город, пришли в дом капитанши Лебедевой, а от ей по вступлении наших в Смоленск, поутру пошли по домам своим. Из них почти все теперь больны, а Тит Кусонский преставился.

О себе скажу вам, что неоднократно был в руках смерти, но бог не только меня но и церковь мою в целости соблюл, и чрез мое старание все, в ризнице архиерейской оставленное, збережено. Генерал Жемени велел сделать в Успенском соборе магазин(70), и того убедил отменить. И так собор со всем его имуществом и имуществом здешних граждан, в оном сокрытом, сбережены.

 

В. С. Норов - родным.

[После 10 декабря]. Вильна

Поздравляю вас с радостью: братец оставлен в Москве, вылечен от раны и хотел скоро отправиться к вам. Сию приятную весть привез мне Парфен, с которым получил я ваши письма и посылки. <...> Я, по милости божьей, до сих пор здоров. Был под ядрами и пулями, но жив.<...> Правда, что трудно в походе, но когда же и служить, как не теперь? Как можно думать о спокойствии и о жизни теперь, когда дело шло о спасении отечества? Тот день, в который я первый раз был в сражении, был самый счастливый для меня в жизни. Любовь к отечеству и вера, вот о чем помышлял я ежеминутно и часто даже не примечал падающие около меня ядра. Последнее сражение, которое наиболее расстроило французов, было под Красным. Мы день и ночь преследовали неприятеля, наконец, под городом Красным недалеко от Смоленска настигли мы французскую армию. Сам Наполеон остановил ее и расположил в боевой порядок, но сильный огонь нашей артиллерии принудил его к отступлению. Целый день продолжалась сильная канонада с обеих сторон, наконец, велено нам атаковать в штыки, и наш полк, построясь в колонну, первый на них ударил, закричав "ура!". Все, что нам сопротивлялось, положено было на месте, множество взято в плен. Корпус фельдм. Нея был отрезан и истреблен. Французы потеряли 200 пушек и 20000 пленными. Ночью я был послан со стражею, чтобы выгнать из деревни остающихся французов. Они долго защищались, но мы заняли деревню и принудили их сдаться. Подле меня разорвало одну гранату, но мне не причинило никакого вреда. С тех пор мы гнали безостановочно неприятеля к Березине, где было последнее поражение французов, а теперь гвардия остановилась в Вильне, куда приехали государь и великий князь, а армия преследует остатки французов в Пруссии. Итак,<...> неприятель выгнан из пределов нашего отечества. Мы ожидаем повеления идти в Пруссию или возвращаться в Петербург. <...>

 

М. И. Кутузов - жене.

13 декабря. Вильно

Ты несколько правду говоришь, мой друг, что опасно, чтобы Вильна не была то, что Ганнибалу Капуа(71). Я первый раз постлал постель, без которой обходился, и стану раздеваться, чего не делал всю кампанию. Многие генералы жалуются, что непокойна квартера. Однако же я с помощию божиею скоро опять буду без постели, и генералы будут греться у огня.<...>

 

А. Г. Сидорацкий - Т. А. Каменецкому.

14 декабря. Мокшан

<...>Вы тужите, потеряв свою библиотеку и пр. Я думаю, что я столько же причин имею болезновать о потере, смотря из письма вашего, всех лучших моих врачебных книг, которые я покупал дорого и доставал с великим трудом. Что делать! Досталось нынче всем сестрам по серьгам... Жаль мне чрезвычайно своих манускриптов, которые многим пользу делали, а теперь, верно, откажутся мне более служить. Уведомляю вас о себе в коротких словах. Из Москвы я выехал еще позже вашего - в тот же день, только в 11 час. ночи. Я проехал через Рязань и 22 сент. приехал сюда. На судьбу свою я пенять никогда не буду, потому что ею доволен, а бог знает, что творит! С недавнего времени я имею удовольствие читать здесь московские газеты. Как это приятно, то вы можете сами это чувствовать. <...>

 

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову.

17 декабря. С.-П[етер]бург

Я получил твое письмо, любезный друг, и немедленно бы исполнил твое поручение касательно проэкта памятника, представленного А. Н. Олениным, но сперва должен сказать тебе, что он еще не утвержден, и что сверх того сделаны проэкты Воронихиным, Томоном и другими, да и Оленин сделал два, и одного и модель готова. Он весь составлен из цельных, нерастопленных пушек; ростры также из пушек. Пьедестал четвероугольный, по углам прикованы французские орлы, а на верху колонны на шаре сидит русский орел. Надпись простая, но все выражающая. С одной стороны сначала под чьим предводительством низложен Наполеон и истреблена его армия и во сколько времяни. С другой - сколько народов воевали противу России. Других проэктов я еще не видал. Как скоро будут рисунки, тотчас тебе пришлю.

Официальных известий из армии еще нет, но кажется, что дела идут хорошо. Бессмертная слава Смоленскому! (72) <...>

Твой Тургенев.

 

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову.

21 декабря. [Каменка]

<...> Сейчас приехали ко мне одни барыни из Елисаветграда(73) и сказывали очень приятные известия, что будто Бонопарте пойман, а именно после разбития его гвардии он ушел; в каком-то маленьком местечке его нашли на хорах в костеле. Ксендз там его прятал. Я сейчас послала к княгине Кудашевой, ибо сказывают, что и к ним есть письмы с этим курьером. Что узнаю вернее, то тебя уведомлю.

К. Д.

 

С. Н. Марин - М. С. Воронцову.

21 декабря. [Без места] (Получено - 11 января 1813 г.)

Рад душевно, что ты произведен, а то мы с Закревским здесь за тебя изгоревались.<...> Многие удивляются, что ты поехал в армию адмирала(74), которого здесь ненавидят и раздирают на части, полагая, что он причиной спасения великого злодея. Но в сих случаях я молчу, ибо в проклятом воинском ремесле надо быть на месте и в делах, чтоб судить, кто прав, кто виноват. У нас же репутации возвышаются и упадают очень часто без всякой причины. <...> Что же касается до меня, любезный Миша, то твое свидетельство о моей службе мне приятнее креста. Все видели, что я не давал себе покою, продовольствовал армию, хлопотал обо всем и беспрестанно. Но труды мои как черная и неблестящая работа пропали. Я о сем не беспокоюсь, я желал бы только, чтоб государь знал о сем. Нельзя другого способа найти, как чтобы Сен-Приест ему объяснил. Я на него надеюсь. <...>

Я всегда был, несмотря на то, что и ты произведен, против производства за отличие. Сколько тут зла! За одного порядочного производятся пять дрянных, чему все свидетели. Гораздо бы лучше, если бы шло по старшинству. Но ведь нет правила без исключения. <...> Иной был пьян как стелька (спроси Кретова), а произведен за Бородино! Государя винить нечего - он полагается на главнокомандующих, главнокомандующий видеть всего не может - верит корпусным, а те обманывают. Их-то бы я велел на полчаса повесить. До свидания, друг и командир. Помни, что нас осталось двое, как ты говорил в письме своем после смерти бедного Арсеньева, и люби

Марина <...>.

 

Л. А. Симанский - матери.

22 декабря, г. Вильна

Любезнейшая матушка!

Сего месяца 5-го числа вторично вступали мы в этот город. Главнокомандующий светлейший князь со слезами на глазах встречал гвардию, которую сопровождал великий князь(75). При входе в самый город радостное - "ура!" солдат ознаменовывало важнейшую победу в свете. <...> После сражения при селе Бородине в половине сентября месяца мы остановились за рекою Нарою на позиции, где простояв три недели при прекраснейшей погоде, мы довольно отдохнули. Шалаши у нас были построены домиками, потом стали делать землянки, у меня была моего изобретения с выбеленною печью и окнами, также сделаны были разного рода игры. Так препровождая время, мы не чувствовали никакой тяжести похода, 6-го числа октября ходили в ночную экспедицию, где с рассветом французы были совершенно разбиты, после чего мы воротились опять на старый свой лагерь. Выступив с оного лагеря, пришли мы 12-го числа под Мало-Ярославец. Становясь на места, проходили мы под ядрами. Гвардию тогда не употребили, и многие [другие] полки оставались в резерве также по излишеству. В нашем виду происходило все дело, которое с рассветом другого дня окончилось. С этого-то самого дня неприятель, почувствовав весь гнев божий, преследован был до самого истребления всей его армии, что вы, я думаю, по известиям из нашей видели. По большим уже морозам мы пошли по квартирам. Вы не можете себе представить, как первый ночлег в избе после семимесячного похода нам показался приятен. Итак, продолжая всякий день марши, мы подошли 5-го ноября к Красному, где еще несколько дней простояв на биваках, думали быть в деле. От сего-то места мы видели следствия поражения неприятеля. Дорогой представлялись нам самые несчастнейшие и ужаснейшие картины, каких еще ни в одной войне не было видано. Вначале смотрели мы на это с большим содроганием и подавая сим несчастным всякую помощь, но чем мы ближе подходили к Вильне, то картины сии были на каждом шагу, так что мы смотрели уже с равнодушием на растянувшихся по всей дороге сих несчастных, в самые уже ужаснейшие морозы не имеющих даже клочка холстины, чтобы прикрыть себя. [Они] падали среди дороги, смешиваясь с издохлыми лошадьми, и среди их умирали.

Вступая в Вильну же, мы видели их уже грудами наваленных в городе, едва успели только разбросать по сторонам каждой улицы их тела, чтобы пройти войскам, но, не находя слов описать сии несчастнейшие все анекдоты, я сим прекращаю. <...> Я вам опишу теперь наше препровождение здесь времени. По прибытии сюда 10-го числа государя императора, на другой день был он у развода гвардейских егерей. При появлении его троекратное "ура!" раздавалось по всей площади. Всемилостивейший монарх изъявлял им свою признательность, благодарил за службу, потом, подойдя к офицерам, милостиво их также благодарил, особенно нашему полку, а потом каждому из нас особенно приветствовал. На другой день, т. е. 12-го числа декабря в день рождения императора, был у светлейшего князя бал, на который приглашены были все гвардейские офицеры. Государь и великий князь присутствовали на оном и до ужина уехали. Светлейший был в тот день украшен первоклассным орденом Георгия, который надет был у него сверх мундира(76). Государь по прибытии в город при первом свидании с князем возложил оный на него. Город в тот день был иллюминован. Разводы были по очереди полков, когда же был от нашего полка, к которому, кстати, приехал и полковой наш командир г.-майор Храповицкий, [и] вышел на костылях явиться также императору. Прочие полки встречали его, прокричав всегда три раза "ура!". При появлении же государя к нашему полку он как бы хотел показать пред всеми ему свою признательность, поздороваясь сперва с людьми, поблагодаря их за службу и храбрость, на что они отвечали ему радостным "ура!". Потом государь, поблагодарив, сказал весьма громко сими словами: "Ваш полк покрыл себя бессмертною славою". Полковой наш командир, идя подле него, закричал: "Ура!" Солдаты, сами подхватив оное, провожали оным его, пока государь прошел по всему полку, с Храповицким поцеловался и дружески разговаривал. [Он] в этот день произвел всех наших в полку подпрапорщиков. Прежде сего еще вышло награждение нашего и Литовского полка капитанам и штабс-капитанам. Им пожаловали ордена св. Анны 2-го класса с алмазами, а полковникам - Владимирские 3-го класса. Вчерась же еще у развода я слышал также весьма приятную новость, что обоим же сим полкам дадут вскоре Георгиевские знамена за отличие - подлинно сказать, что лестно в таком полку служить. Мы обязаны будем сим храброму генералу Коновницыну, который, присутствуя в самом жару сражения при сих двух полках, видел их храбрость и обещал во что бы то ни стало испросить у государя сии знамена им.<...>

 

ПРИМЕЧАНИЯ (Часть третья)

П. А. Кикин - брату. [7.10].- БЩ, ч. 5, с. 3-6.

(1) То есть пропуск, разрешение.

(2) Имеется в виду отступление корпуса К. Шварценберга.

(3) Тарутинский бой.

М. И. Кутузов - жене. 7.10.- МИК, ч. 2, с. 22.

(4) Приток р. Нары недалеко от Тарутина.

(5) В авангарде Мюрата было ок. 26 тыс. человек.

(6) При городе Кремсе в Австрии 30 октября 1805 г. М. И. Кутузов наголову разбил преследовавший его армию французский корпус маршала Мортье.

А. Е. Измайлов - Н. Ф. Грамматину. 7.10.-Библиографические записки, т. 2, 1859, с. 413-414. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 398, к. 1, № 19, л. 3-4 об. На письме пометка: "Получено 21 октября".

(7) На берегу Белоозера у истока р. Шексны.

(8) Вероятно, "Вольное общество любителей словесности, наук и художеств", существовавшее в 1801-1825 г.; было основано поэтами И. М. Борном и В. В. Попугаевым.

М. А. Вожова - В. И. Ланской. 7.10.- Перевод с фр.- BE, с. 599-600.

Д. С. Дохтуров - жене. 8.10.- PA, 1874, № 5, ст. 1104-1105.

А. А. Закревский - М. С. Воронцову. 10.10.-АВ, т. 37, с. 236-237.

(9) П. И. Багратиона.

(10) То есть стал генерал-фельдмаршалом.

(11) Беспочвенные слухи, распускавшиеся недоброжелателями Кутузова о том, что он стремится любой ценой заключить мир с Наполеоном, могли распространиться только вдали от театра военных действий. Ср. с письмом В. С. Норова, написанным из Тарутина в этот же день.

(12) М. С. Воронцов, отправившись для излечения раны, полученной в Бородинском сражении, в свое владимирское имение с. Андреевское, пригласил с собой около 50 раненых офицеров и более 300 рядовых своей дивизии, пользовавшихся у него заботливым уходом.

В. С. Норов - родным. 10.10.- PA, 1900, № 2, с. 275-276.

(13) О пребывании А. С. Норова в плену см. его воспоминания "Война и мир 1805-1812 с исторической точки зрения". Спб., 1868.

(14) А. С. Норов был ранен в Бородинской битве.

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву. 11.10.-Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866, с. 165-166.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. 14.10.- ГБЛ, ф. 219, к. 46, № 1, л. 17.

(15) Небольшой гарнизон бобруйской крепости под начальством Г. А. Игнатьева 4 месяца героически оборонялся против осаждавших с июля Бобруйск наполеоновских войск и удержал крепость.

(16) Кавалерийский отряд А. И. Чернышева из армии Чичагова совершил 3-7 октября рейд в герцогство Варшавское до предместий Люблина.

(17) То есть от австрийского правительства.

(18) В оригинале "получение".

Д. С. Дохтуров - жене. 15.10.- PA, 1874, № 5, ст. 1105-1106.

(19) Сражение у Малоярославца.

П. И. Энгельгардт - матери. 15.10.-Лесли И. П. Смоленское дворянское ополчение 1812 года. Смоленск, 1912, с. 51-52.

(20) Как предполагается, крестьяне сводили личные счеты со своим помещиком.

(21) Подробнее о смерти П. И. Энгельгардта см. письмо Н. А. Мурзакевича от 11 декабря и комментарии к нему.

Н. М. Карамзин - брату. 16.10.-Атеней, с. 532.

Д. А. Валуева и П. С. Валуев - Марг. А. Волковой. 16.10.-Отголоски 1812-1813 гг. в письмах к М. А. Волковой. М., 1912, с. 48-49.

(22) Казаки И. Д. Иловайского вошли в Москву 12 октября, а не 11, как обычно считается.

(23) Так называемый "Разговор между королем Неаполитанским и генералом Милорадовичем на передовых постах российской и французской армий в 29-й день сентября 1812 г." был сочинен А. Я. Булгаковым, очень быстро разошелся в списках и в ноябре был опубликован в "Сыне Отечества", № 9. Впоследствии подлинность этого вымышленного диалога подтверждал даже сам Милорадович.

М. И. Кутузов - жене. 16.10.- МИК, ч. 2, с. 145.

М. И. Кутузов - дочери и зятю. 17.10.- МИК, ч. 2, с. 156.

А. Я. Булгаков - И. П. Оденталю. 20.10.-Дубровин, № 193, с. 265-268 (без указания автора) и PC, 1912, № 11, с. 327-329.

(24) Ф. В. Ростопчиным.

(25) Так будет быстрее, чем иначе! (фр.)

(26) Ф. В. Ростопчин приписывал исключительно своей "агитации", в духе известных афишек, развязывание народной войны против нашествия. Поэтому его сторонники старались всячески приуменьшить роль регулярной армии, возглавлявшейся М. И. Кутузовым.

(27) Все эти "изменники" были прощены и отпущены после судебного разбирательства в сенате Манифестом от 30.8.1814.

И. В. Сабанеев - М. С. Воронцову. 23.10.-АБ, т. 39, с. 356-357.

(28) В 1812 г. Меттерних в Россию не приезжал.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 23.10.-АР, с. 170-172.

(29) То есть даем возможность отступать.

(30) Л. Г. Сен-Сир (см. именной указатель).

(31) См. примечание 2 к письму Е. Н. Давыдовой от 14 октября.

(32) П. Л. Давыдов.

А. Я. Булгаков - жене. 25- 26.10.- PA, 1866, № 5, ст. 722-731.

(33) Ф. В. Ростопчин.

(34) Иверские (Воскресенские) ворота Китай-города находились в конце нынешнего Исторического проезда.

(35) Дом Юшкова, построенный В. И. Баженовым, сохранился. Сейчас это д. 21 по ул. Кирова.

А. И. Тургенев - П. А. Вяземскому. 27-29.10.-Остафьевский архив князей Вяземских. Спб., 1899, т. 1, с. 5-8.

(36) Даже лучшая часть русского дворянства, к которой, безусловно, принадлежал и А. И. Тургенев, не могла еще провести грань между отношением крестьянина к родине и его отношением к помещику. Отсюда и опасения в первые месяцы войны, что "мужики" встанут на сторону захватчика. Когда же патриотизм крестьянства показал нелепость таких предположений, появилась другая крайность - уверенность в том, что русские крестьяне отстаивали не только свою страну, но и господствующий в ней социальный строй. Над недостатками этого строя люди, подобные А. И. Тургеневу, стали задумываться после окончания войны, когда обнаружилось, что никакой "благодарности и уважения" к крестьянам русские крепостники не испытывали, когда вместо облегчения участи крестьянства последовало усиление гнета. Выступления крестьян против помещиков не прекратились и в 1812 г.- см.: Б ы ч к о в Л. Н. О классовой борьбе в России во время Отечественной войны 1812 г.- Вопросы истории, 1962, № 8, с. 43-58.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 26.10-АР, с. 173.

(37) В сражении при Вязьме 22 октября 3-й корпус Нея потерял 4 тыс. убитыми и 3 тыс. пленными. Потери русских - 1800 убитых и раненых.

П. А. Вяземский - Н. Ф. Грамматину. 28.10.- ГБЛ, ф. 398, к. 1, № 4. На письме пометка о получении: "5 ноября. В Кострому".

(38) В басне И. И. Дмитриева "Дуб и трость" есть строка: "Но подождем конца".

П. П. Коновницын - жене. 28.10.-БЩ, ч. 8, с. 113.

М. И. Кутузов - жене. 28.10.- МИК, ч. 2, с. 237-238.

(39) Л. Л. Беннигсен интриговал против М. И. Кутузова, и тот добился от Александра I разрешения отослать Беннигсена из армии. Хотя письмо Александра датировано 9 октября, М. И. Кутузов ждал до 15 ноября с повелением Беннигсену отправиться в Калугу и ждать там приказаний.

А. В. Воейков - Г. Р. Державину. 30.10.- Дубровин, № 211, с. 301-302.

Т. А. Каменецкий - О. К. Каменецкому. 31.10.- ГБЛ, ф. 406, к. 1, № 1, л. 178.

(40) Граф А. К. Разумовский (см. именной указатель).

(41) Афишки при письме нет.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 1.11.-PC, 1912, № 11, с. 322-324. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, № 34, л. 11-12. На письме проставлен номер-64.

(42) Сразу же этот господин Бонапарт станет жалкой фигурой для тех, кто ныне не смеет на него смотреть без восхищения (фр.).

(43) Автор русского текста Ю. А. Нелединский-Мелецкий.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому [Первая половина ноября].-АР, с. 173-176. Письмо черновое.

(44) С. А. Раевская (урожденная Константинова) (1769-1844) -жена Н. Н. Раевского, внучка М. В. Ломоносова.

С. Никитин - Е. М. Ермоловой. 4.11.- ГБЛ, ф. 64, к. 110, № 1, л. 6-7 об.

Н. П. Николаев - Д. И. Хвостову. 5.11.- Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980 с. 410-412. Примечания по этому же изданию.

(45) Николаев просил освободить от военной службы врача К. Груммерта.

(46) Трагедия не сохранилась.

И. Б. Пестель - сыну. 5.11.- Красный архив, 1926, т. 3(16), с. 173. Перевод с фр.

(47) П. И. Пестель был награжден за Бородинское сражение.

(48) Семья Пестелей происходила из Саксонии.

С. Киов - И. Я. Неелову. [Начало ноября].- ГБЛ, ф. 459, к. 2, № 65, л. 1-2. На письме пометка: "Получил 1812 года ноября 17 дня".

Д. С. Дохтуров - жене. 7.11.- PA, 1874, № 5, ст. 1106-1107.

(49) В сражении под Красным 4-6 ноября были наголову разбиты корпуса Даву и Нея. Наполеон бросил здесь почти всю артиллерию.

Д. К. Боткин - сыну. 10.11.-БЩ, ч. 1, с. 66-68.

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову. 10.11.- Письма Александра Тургенева Булгаковым. М.,

1939, № 93, с. 127-128.

П. П. Коновницын - жене. 11.11.-БЩ, ч. 8, с. 116.

И. П. Оденталь - А. Я. Булгакову. 15.11.-PC, 1912, № 11, с. 332-334. Исправлено по рукописи оригинала: ГБЛ, ф. 41, к. 114, № 34, л. 27-28 об. На письме номер 68 и отметка о получении "21N", то есть 21 ноября.

(50) Евгений Богарнэ не был взят в плен.

(51) Сильно преувеличенные и неточные слухи о попытке государственного переворота, предпринятой в ночь с 10(22) на 11(23) октября генералом К. Ф. Мале.

С. И. Мосолов - дочери и жене. 18. [11].- БЩ, ч. 8, с. 83-84.

(52) С. С. Апраксин (см. именной указатель).

М. И. Кутузов - жене. 19.11.- МИК, ч. 2, с. 416.

М. И. Кутузов-жене. 20.11.- МИК, ч. 2, с. 417.

Д. С. Дохтуров - жене. 22.11.- PA, 1874, № 5, ст. 1107-1108.

(53) В результате ошибок Чичагова и Витгенштейна и нескоординированности их действий с действиями главных сил Наполеону ценой больших потерь удалось вырваться из окружения и с остатками армии переправиться через р. Березину 14-16 ноября. Основная тяжесть обвинения в том, что Наполеон не был взят на Березине в плен, легла на Чичагова.

М. И. Кутузов - жене. 26.11.- МИК, ч. 2, с. 469-470.

(54) Кутузов, твоя сноровка сбила меня с пути (фр., игра слов).

Н. М. Карамзин - И. И. Дмитриеву. 26.11.-Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. Спб., 1866, с. 167-168.

(55) Памятник древнерусской исторической литературы XVI - XVII вв.

П. П. Коновницын - жене. 1.12.-БЩ, ч. 8, с. 119-120.

(56) Тарутинский марш-маневр начался 5 сентября, б-го числа армия уже подходила к Подольску.

(57) Александр I.

Н. С. Мордвинов - Н. О. Кутлубицкому. 2.12.-PC, 1899, № 1, с. 181-182.

(58) Г. А. Мордвинова (урожд. Коблэ) (1764-1843) -жена Н. С. Мордвинова.

(59) См. афишу французского театра в Москве от 7 октября 1812 г. (Библиографические записки, 1859, т. 2, с. 267).

(60) Речь идет о самосуде над Верещагиным, устроенном в Москве Ф. В. Ростопчиным.

А. Свешников - родным. 4.12.- БЩ, ч. 5, с. 178.

Д. С. Дохтуров - жене. 5.12.- PA, 1874, № 5, ст. 1108-1109.

А. Н. Самойлов - Н. Н. Раевскому [6.12].-АР, с. 178-180. Письмо черновое.

(61) Сын Н. Н. Раевского, отличившийся вместе с отцом и братом под Салтановкой.

(62) См. примечание 2 к письму И. П. Оденталя от 15 ноября.

А. В. Чичерин - А. П. Строганову и В. С. Апраксину. 6.12.- Перевод с фр.- Дневник Александра Чичерина 1812-1813. М., 1966, с. 246-247.

(63) П. А. Строгановым.

(64) Роман английского писателя Лоренса Стерна (1713-1768).

В. А. Кавелин - брату. 7.12.- ГБЛ. ф. 548, к. 1, № 46, л. 8. Выдержки опубликованы:


Записки Отдела рукописей Государственной Библиотеки СССР им. В. И. Ленина, 1978, т. 39, с. 41.

К. Ф. Рылеев - отцу. 7.12.-Рылеев К. Ф. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1934, с. 428-431.

(65) К. Ф. Рылеев заканчивал Кадетский корпус, но выпущен из него в чине прапорщика артиллерии был только в начале 1814 г.

Н. Н. Раевский - А. Н. Самойлову. 10.12.- АР, с. 180-182.

(66) Ж. Э. Макдональд (см. именной указатель).

(67) Что мне сделает этот сброд, довольно, что я сохраню вас (фр.).

Н. А. Мурзакевич - Е. А. Энгельгардт. 11.12.-Никифор Адрианович Мурзакевич-историк города Смоленска. Спб., 1877, с. 97-99. Дополнено и исправлено по черновику оригинала: ГБЛ, ф. 402, к. 1, № 5.

(68) Партизан П. И. Энгельгардт был обвинен в убийстве французских фуражиров.

(69) Спекулатор (церк.) - палач.

(70) То есть армейский склад.

В. С. Норов - родным [После 10.12].- PA, 1900, № 2, с. 277-278

М. И. Кутузов - жене. 13.12.- МИК, ч. 2, с. 604, примечание там же.

(71) Во время 2-й Пунической войны (218-201 гг. до н. э.) Ганнибал после многих побед над римлянами отвел свои войска в г. Капую, где они, живя в довольствии и бездействии, утратили боевой дух и были потом побеждены римлянами.

А. Г. Сидорацкий - Т. А. Каменецкому. 14.12.- PA, 1904, № 1, с. 50.

А. И. Тургенев - А. Я. Булгакову. 17.12.- Письма Александра Тургенева Булгаковым. М., 1939, № 94, с. 128.

(72) М. И. Кутузов получил титул князя Смоленского б декабря 1812 г.

Е. Н. Давыдова - А. Н. Самойлову. 21.12.-ГБЛ, ф. 219, к. 46, № 1, л. 29.

(73) Ныне г. Днепропетровск.

С. Н. Марин - М. С. Воронцову. 21.12.- АВ, т. 35, с. 469-470.

(74) П. В. Чичагова.

Л. А. Симанский - матери. 22.12.-Архив П. Н. Симанского. Спб., 1912, вып. 2, с. 25-30.

(75) Константин Павлович, считавшийся командующим гвардией. (76) М. И. Кутузов стал первым полным кавалером высшего русского военного ордена - св. Георгия.